И он отпил из чаши, а потом передал ее апостолам. Когда последний из них пригубил вино и вернул чашу Эммануилу, он посмотрел на нас.
— Вэй Ши, встань и иди сюда. Для европейцев — это вино вечной жизни, для тебя — патра Будды, наполненная живительной влагой. Это неважно. Суть одна.
Предводитель юйвейбинов направился было обходить костер, но Господь остановил его.
— Куда? Я сказал сюда, а не вокруг костра!
Вэй Ши остановился и растерянно посмотрел на Господа. Их разделяла стена огня.
— Если ты не доверяешь мне — значит, не веришь в меня. Зачем мне такая преданность? Ты легко отправил на мучительную смерть несколько сотен человек, а сам боишься костра. Это только половина послушания. У тебя не должно быть своей воли. Ты принадлежишь мне также, как и они. Как все здесь. Либо ты живешь в моей воле, либо не живешь вовсе.
Вэй Ши стоял на месте. Чашка, которую он почему-то не оставил, когда пошел к Эммануилу, и теперь держал в руке, чуть-чуть дрожала.
— Отдай мне, — шепнул я.
Он отдал.
Эммануил поднял руку. И в его руке была смерть. Я отлично знал, что именно так он убивает. Но произошло совсем другое. Пламя стало ниже, где-то по пояс человеку, как высокая трава, словно напротив Господа время разрушило участок огненной стены.
— Ну, иди же, это не так трудно.
Вэй Ши поднял глаза к небу, туда, где сияли огромные южные звезды и сверкала небесная река Млечного Пути. Не знаю, кому он молился. Нефритовому Императору? Шанди? Божественному Лоа-цзюню? Будде Амитофу?
И вот он сделал глубокий вдох и вступил в огонь, и я понял, что буду следующим. Одежда на нем мгновенно запылала, но сжал губы, поднял голову и пошел вперед. И тут пламя вздрогнуло и взвилось ввысь, охватив его всего. Я опустил глаза.
— Прими эту чашу, Вэй Ши! Ты доказал свою преданность.
Я поднял голову. Пламя снова стало низким, и я увидел Вэй Ши, стоящего напротив Эммануила. На китайце догорали остатки одежды и тлели волосы. Я не знаю, как он выжил, и главное, сколько проживет после этого. Господь поднял руку, и огонь мгновенно погас.
— Садись, рядом с Варфоломеем, по левую руку от меня. Твои испытания закончились.
Вэй Ши подчинился, и сквозь поднимающееся пламя костра, я увидел, как его обнял Варфоломей.
— Пьетрос! — это было то, чего я больше всего боялся услышать.
Я встал.
— Иди сюда!
Я вопросительно посмотрел на Эммануила.
— Да, Пьетрос, ты должен повторить тоже самое. Тебе легче, ты видел, что предшественник твой выжил.
Я посмотрел на небо и перекрестился.
— Не туда смотришь, Пьетрос. Помнишь: «Господь — Пастырь мой[51]! я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Подкрепляет душу мою… Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной».
Я посмотрел ему в глаза и ступил в огонь. Пламя объяло меня, дым заполнил легкие. Страх и дикая боль. Но я смотрел в эти глаза, растворяясь в их стальном океане, погружаясь в ледяную трясину — и боль становилась меньше, и я шел вперед.
Я выскочил из костра и упал у ног Эммануила.
— Встань, Пьетрос, ты выдержал это испытание. Возьми!
Я взял чашу и жадно приник к ней. Огонь потек по моим жилам, но он больше не сжигал. Он предавал сил и наполнял неизъяснимым блаженством.
— Ты почти вышел из моей воли, Пьетрос. Хорошо, что вернулся. Но для этого надо было очиститься. Сегодня день твоего истинного крещения, крещения огнем. Но это не последнее испытание. За первым посвящением будет второе. Возможно, оно покажется тебе даже труднее. Я скажу тебе, когда ты будешь готов. А пока иди, садись рядом с Марком.
До конца пира я не выдержал, мне стало плохо, и Марк отвел меня в мою палатку.
— Может быть, позвать врача? — участливо спросил он.
Я отрицательно покачал головой.
Пришел сочувствовать Матвей. От него я узнал историю зеленой чаши.
— Это я привез. Тибетская вещь. Выкуп крови, типа того. Тибетцы народ смирный, воевать не любят. Далай-лама принес присягу от имени народа и подарил чашу из своей сокровищницы в знак верности и мира. Когда я ее привез, Господь был просто в экстазе. Сказал, что эта чаша — не меньшее сокровище, чем Копье Лонгина.
Уже к утру я почувствовал себя лучше. Ожоги почти не болели. Точнее почти не было ожогов. Не знаю, как он это сделал. С Эммануилом разумнее всего было забыть о законах физики и опыте медицины. У Господа свои законы.
А дня через два стало известно о восстании населения Сычуани против местного диктатора. Народ признал Эммануила и просил его о помощи. Им, конечно, помогли, и к середине июня Китай был полностью наш.
Исполнилась годовщина моего знакомства с Господом.
Часть четвертая
Будь, как лотос, цветущий в бушующем пламени, Будь, как ветер среди огня, Ты — ничто, Пустота наполняет сознание, И бессмысленны «ты» и «я». Ты — ничто, как и мир, только схватка вне времени, Лишь движенье, удар меча, Все отставлено прочь, только это мгновение Беспощадно, как взгляд палача. А когда ты очнешься от схватки неистовой, В мир вернувшись, как в ножны меч, Станет ярче земля, и осенними листьями Будет кровью в закаты течь. Глава первая
Когда мы вернулись в Пекин, Господь предъявил Японии тот же ультиматум, что ранее европейским державам. Через неделю мы узнали, что правительство страны приняло решение сопротивляться.
— Очень жаль, — заметил Эммануил. — Я уже не такой добрый, как год назад.
Истинное значение этой фразы проявилось вечером в теленовостях, а потом — в утренних газетах. Корреспонденты недоумевали. Япония, словно исчезла с лица земли, как недавно Пекин. Но тогда это было два часа, теперь продолжалось уже почти сутки. Никакой информации оттуда. Никаких самолетов. Улетевшие туда не возвращались. Телефонная связь не работала. Радиостанции не отвечали. Телеканалы исчезли. Полная тишина.
Этим же утром стало известно о фотографиях со спутников. Ночью на всем архипелаге не горело ни одного фонаря. «Темные острова» — нашел удачный эпитет кто-то из корреспондентов. И все подхватили: «темные острова». На следующую ночь острова оставались темными.
