о них. Только раз, на третий день после своих визитов по городу с молодой женой, ради приглашений на пир в доме князя — Борщёв вспомнил о Плющихе.
— А что наши врали? — спросил он у друга. — Неужто всё ещё переливают из пустого в порожнее?
— Переливают! — сказал Хрущёв досадливо. — Но только, братец мой, порожнее стало наполняться уже. Вчера заходил я и брата усовещевал, даже стращал этим.
— Чем?
— А тем, говорю, что переливая всё одно и то же из пустого в порожнее, они всё-таки порожнее верхом ухитрились накачать. А тут одна капля лишняя — и чрез край хватит.
— Ну, туда им и дорога. Засадят в крепость, посидят годик и вышколятся — выйдут умнее на волю.
— А я?..
— Что ты!
— Я виноват?
— Да тебе то что ж до них?
— А во свидетели таскать будут!
— Ну посвидетельствуешь не ложно.
— А коли я свататься хочу! Жениться! — взбесился Хрущёв. — А тут из-за них жди у моря погоды!
— Ты, да жениться! На ком? Господь с тобой. Это только дедушка такую пустяковину надумал. Какой ты муж! — рассмеялся Борис. Но, к удивлению своему, он увидел, что Хрущёв обиделся и не простясь с ним ушёл.
XVI
На званый пир князя Лубянского праздновать замужество его дочери, хотя и после самокрутки — съезжались гости. Все экипажи должны быть останавливаться у ворот и гости, волей-неволей, выходили и шли пешком чрез большой двор его палат, так как весь он был заставлен столами с угощеньем для москвичей и с соседних, и с дальних улиц. Впрочем между воротами и главным подъездом был сделан чрез весь двор крытый навес в роде сеней и обит красным кумачом. Проход этот был придуман князем и на случай ненастья, и кроме того с целью — чтобы никто из гостей не обиделся на хозяина. Нельзя было из приличия заставлять дворян выходить из экипажа у ворот, так как это требовалось всегда по стародавнему обычаю только от купцов или от мелких помещиков, — однодворцев. Следовательно, равняя этот раз дворян с купцами поневоле — князь должен был придумать у ворот и чрез весь двор временный красный подъезд и переход.
Несмотря на это, всё-таки, многие бурчали, выходя из карет. Однако никто не вернулся, не желая лишать себя угощенья, а главное, ради любопытства видеть, что будет, и ради возможности сказать, что был тоже у Лубянского на пиру.
Двор по бокам деревянного помоста и прохода был уже полон народом. Разумеется, ближайшие соседи пришли раньше и заняли места. Густая толпа народа на улице залила высокую ограду вплотную и ожидала не очистится ли место. Экипажи с трудом пробирались по улице, и со стороны площади, пространство, покрытое любопытными и зеваками, походило на ярмарку в воскресный день.
Пир князя должен был начаться обедом на триста человек гостей, а затем вечером предполагались шкалики, смоляные бочки и потешные огни. Всё это брался устраивать один итальянец, известный в Москве своей учёностью и ловкостью по этой части.
Итальянец пять дней готовился и хлопотал. Говорили, что будто он весь порох, какой нашёл в городе — скупил для своих работ по заказу князя Лубянского.
— Хочу, чтобы Москва этот день, — сказал ему князь, — полста лет помнила, чтобы, стало быть, большие ребята по день своей смерти помнили. Сделай то, что никогда не делал и больше потом делать опять у других не смей. За это самое и бери денег, сколько совесть твоя итальянская в себя вместит.
Совесть итальянца оказалась обширная и очень вместительная и поэтому князь, молодые, все домочадцы, все приглашённые и все зеваки ожидали увидеть вечером, после сытного и вкусного обеда — чудеса истинные.
Когда собравшиеся гости наполнили палаты князя, а двор был битком набит угощавшимся народом — грянула духовая и роговая музыка с литаврами, бубнами и барабанами. За стол сели несколько позже обыкновенного, так как, прождали приглашённого князем преосвященного — но он не приехал, в отместку за своего родственника.
Все гости невольно любовались молодой хозяйкой. Анна Артамонова Борщёва поражала своей южной красотой более чем когда-либо, в подтвержденье поговорки, что счастье красит человека.
От роду моего не видала такого счастливого лица! то и дело ахала на Анюту одна барыня, известная в городе по своей ехидности и своим дурным глазам.
— Тьфу! Тьфу! Сухо дерево! Типун тебе на язык и бельмы на глаза! — повторял князь про себя, чтобы уравновесить весы фортуны и защитить дочь от глазу.
— Сущий ворон — провалиться бы ей в преисподнюю! — ворчал князь. — Ну, раз сказала и замолчи! А то ведь каркает, проклятая. Ты, Боря, скажи матери: ввечеру умыть Анюту с угольком. Она умеет. А этой поганой на хвост проходя наступи, будто ненароком. Это тоже помогает говорят.
За обедом весёлым шуткам и намёкам на счёт князя-хозяина не было конца. Все ему пеняли шутя и корили льстиво за его прошлое двусмысленное поведенье, за его сватовство, мороченье знакомых и вообще его страсть "загадки загадывать" всей Москве.
Князь тоже отшучивался, но искренно сознавался только немногим друзьям, сидевшим за столом около него.
— Груздь сам в кузов не лазает! — говорил князь. — Что делать. Вина была не моя, а обстоятельств. Я других рядил в шуты, меня дочь с внуком рядили, а я опять и их тоже рядил и нарядил. Они меня думали дураком поставить, а вышло — сами в дураках остались. Теперь матушка-царица простила, так можно сказать. Теперь и весело. А думаете вы, други честные, привольно мне было тогда в моей шкуре-то лисьей сидеть, да волка изображать. Ведь — дочь одна у меня, а тот недавний подставной пир на похороны её смахивал. За то же сейчас мы прежде всего выпьем три раза сподряд за здоровие мудрой царицы нашей, и кто меня любит — три стакана донской шипучки опорожнит не в ущерб остальным здоровьям, что будем потом пить.
И три раза, с промежутками, встал и поднял князь стакан "за здравие государыни-царицы, осчастливившей мою дочь". И каждый гость должен был опорожнить целый стакан крепкого и сладкого вина, ударявшего в голову".
К концу обеда многие были не в себе; но каждый чувствовавший, что угостился не в меру, притихал в ожидании, что отпустит хмель. И ничего лишнего и худого не было ни
