Книга Огонь Прометея - Сергессиан

творог, яйца, сливки и сыры, где все найдешь, чего душа не пожелает… А ты и знать такого ведь не знаешь, с пеленок токмо ягоды вкушая да сыроежки… бедный тролль… Ну-ну, пойдем, мой милый; тебя в знак извиненья, — что на чело тебе ступила ненароком, — к себе я в гости нынче приглашаю: омоешься в ручье ты хорошенько, у печки согреешься уютно-трескучей, да, чем богаты, мы уж попотчуем тебя. Пойдем-пойдем, и на дорожку, вот, возьми медовую лепешку, — для себя ее сегодня утром испекла, только ж девок сих противных увидав, от коих ты, дружок, в тинистом омуте таился, лишилась напрочь аппетита (аж вспомнить эти хари тошно). Ну так держи… смелей-смелей… скушай-ка душистый коржик — маленько подкрепись… Да не робей, тебе сказала!.. Ну, молодец. Грызи-грызи. Ах, проглотил! Какой голодный! Добавки хочешь? Так ступай за мной».

И вот уж тролль наивный (таким-то соблазненный объеденьем чудным!) за ведьмой следом поспешает к ее избушке кособокой. Туда придя, да наперед в ручье обмывшись (нехотя и кое-как), он греться сел у камелька.

Колдунья между тем, скрипя ехидным смехом, в котле чугунном варево бурлящее мешает, от коего густые клубы пара всю хижину заполонили. Много ароматных трав и всяких пряных порошков щепотками в котел швыряет: пена, подымаясь вдруг, с шипеньем плещет на очаг. Да при сем-то старушка лопочет задорно: «Сейчас-сейчас, еще чуть-чуть, любезный гость, и дивный суп готовым будет! Ты потерпи чуток, а я уж постараюсь, чтоб вышел понаваристей, вкусней… Вот этого туда добавим — запах чудо! Вот этого — ну что за сласть!»

Засим же, припавши долу да сняв одну из половиц, колдунья по самое плечо руку под пол запустила, и, на ощупь покопавшись там с кряхтеньем, она шкатулку расписную вытащила из тайника.

«А вот тут главное, — пробормотала, свои три зуба страшно скаля, с очами полными огня, — что по рецепту блюдо требует мое!»

И, крышку снявши пальцами паучьими, из ларчика достала сердце да вмиг бултыхнула его в котел, — так что простофиля-тролль, кой робко за столом посиживал (слюни предвкушенья украдкою пуская), и не приметил ничего.

«Ну вот… сейчас поешь как человек, — с улыбкою коварной сказала ведьма, на стол пред ним лоханку ставя, — да, может, вправду станешь человеком!»

И даже не подувши, в три глотка оголодавший тролль горячую похлебку осушил, до капли малой все слизав.

«Ах же умница какой! — смеялась бабка сипло, всем телом сотрясаясь и с жаром потирая руки. — Аж посуду за тобою мыть не нужно!.. Ну вот тебе еще напиток травяной на сон грядущий, да яблочком, уважь, печеным закуси».

И с этим тролль управился в мгновенье ока, уснув на месте тотчас (ведь в травяной отвар, что выпил он, сонную пыльцу тайком подсыпала колдунья).

«Аха-ха-ха-ха! — уж без притворства рассмеялась старуха ведьминым смехом. — Заснул троллем, человеком проснешься! Нет-нет, все тот же тролль ты будешь видом, но думать станешь, что человек ты, не иначе, и любить себе подобных до самой глубины людской души! Ведь сердце беспорочное ты проглотил, что у юноши прекрасного, некогда в болоте утонувшего, пылко билося в груди. Годы я его хранила в ларчике особом, от тленья берегущем, — авось и пригодится. И не дождаться мне, поди, повода похвальней!.. Вкусно ль отобедал, глупый тролль? Еще бы! Ведь месть — вкуснейшее из яств — сладостнее меда, пьянительней вина! Се княжеское лакомство человеку лишь прилично, всем прочим тварям недоступное! Ты ж, безмозглый тролль, только-то орудие в чу́дном замысле моем, и все плоды его вкушу лишь я одна! Впрямь как рабочая пчелка, чей век многотруден и краток, с рабским усердием сбирает нектар для своей королевы, не отведав при этом ни капли, — так и ты мне послужишь!.. Аха-ха-ха-ха! — опять разразилась бешеным смехом и, руки воздев, возликовала ужасно: — Ну что за диво! Вот потеха! Тролль — и человечней человека! Просто сказка!.. Да только ж глянем, счастливо ль закончится она…»

И вослед сих грозных слов, склонившись к уху тролля, взялась ему нашептывать колдунья, что, мол, рожден он был в далеком граде, воспитание отменное имел, образованьем отличался знатным, да вот, вполне уж возмужав, в странствие пустился, чтоб поглядеть воочью, чем хорошо живут, чем плохо, люди, и помогать, кому в чем только сможет.

«Хоть по своей природе тролльской говорить ты не умеешь, тебя одной я фразе все же научу: кого не встретишь, кланяйся учтиво, молвя: «Здравствуй, добрый человек!» — а мы ж тогда посмотрим хорошенько, что люди добрые тебе ответят…»

И вот уж тролля сонного, глумного к большой дороге из лесу ведьма волочет да к вехе его приставляет спиною; сама ж, незримо притаясь в сторонке, следит с нетерпением алчным — с ехидством, сердце щекочущим. Тролль же, по чуть придя в себя, встряхнул отяжелевшей головой (от хмеля будто, — мог бы он подумать, коль знал бы, что такое хмель), протер сонливые глаза, кругом недоуменно осмотрелся да, пожав плечами, зашагал в деревню прямиком, чтоб, по внушенью ведьмы, поглядеть воочью, чем хорошо живут, чем плохо, люди, а там помочь, кому в чем только сможет.

Всем встречным на селе он кланялся учтиво, с улыбкой восклицая: «Здравствуй, добрый человек!» Но каждый, кто его завидит только, приветствию радушному в ответ истошный вопль исторгал и, от чудища улыбчиво-клыкастого спасаясь, мчался в дом к себе стремглав, на все запоры запирался, по́том леденящим исходя. А тролль, почитавший себя человеком обычным, — таким, как и прочие (да, верно, повыше), — никак уразуметь не мог: в чем дело тут и где стряслась беда какая?

Меж тем молва на крыльях быстролетных стучит во все дома со страшной вестью: «В село ворвался лютый зверь — «сам дьявол во плоти» — он ростом с дуб могучий, его когтей острющих длину не описать словами, а зубы у него, что сабель два ряда до крови жадных!» Повсюду паника, стенанья, мольбы, проклятья, — деревню громом сотрясают. И вот один старик, вконец рехнувшись, свой дом поджог, чтоб чудище к нему не подобралось (так костром волков в степи стращают). Скоро пламя занялось и, вскарабкавшись до крыши, на другую кровлю враз перескочило, соседний дом огнем объяв. Оглянуться не успели, а пожар уж беспощадный полдеревни как пожрал.

Тут-то тролль сознал (ему казалось) переполоха общего причину. И тотчас, отвагою полнясь самозабвенной, в нем сердце человечье запылало. Минуты малой не колеблясь, он ринулся на выручку.

Черная завеса вгустую обложила небо, селение ввергнув во мглу беспросветную, в коей палящее зарево багряных огней свирепело. Все прочь несутся, смертоносной стихии спасаясь,