— Глупый мальчишка. Какой же ты у меня глупый…
Я люблю его. За каждый из более чем двухсот звонков за неделю, за каждое сообщение, за каждую минуту, которую он вырывает из своего графика, чтобы взять телефон в руку и узнать как у меня дела.
Я люблю его. За то, что улыбается, хотя устал. За то, что отмахивается, говоря: "Все о'кей". Ведь за этим "о'кей" скрывается то, чего я не вижу, но чувствую — он работает не для себя и каких-то статусов в жизни. Все, что Макс делает, он делает чтобы у меня и Миры было все. Люблю за то, что помнит про помидорки черри, обед в воскресенье у мамы и мои витамины…
Я люблю его. Люблю его руки, обнимающие меня так, что я чувствую себя маленькой девочкой, а его — горой, закрывающей меня от всего своими высокими стенами. Люблю его губы: целующие, шепчущие, улыбающиеся. Люблю его глаза. В них я растворяюсь и могу прочитать все мысли и чувства. Настоящие, прозрачные, искренние. Люблю его смех. Люблю его характер и максимализм. Люблю липкое прозвище. Голос. Плечи. Щетину, которую он не сбривает, чтобы казаться старше. Люблю его щеки. Родинку на груди, похожую на маленькое сердечко. Живот со смешным пупком. Люблю его татуировки. Люблю как он ест. Как курит на балконе, смотря в окно, а потом идёт чистить зубы. Как ночью, сквозь сон, прижимает к себе, закутывая одеялом. Я люблю его за то, что ворвался в мою жизнь и показал мне меня настоящую. Ту, которую он любит от кончиков пальцев до кончиков волос и называет Елей. Люблю его голодный взгляд, от которого становится жарко во всем теле и слабеют коленки в ответ… Я люблю мужчину, рядом с которым я схожу с ума, и это безумие между нами.
Он медленно тянет кончик пояса в сторону, упиваясь шорохом ткани в развязывающемся узелке. Отводит полы халатика и судорожно сглатывает, пожирая меня своими голодными глазами. Обводит подушечкой пальца верх лифчика, чертит по животу, лаская его, трогает край трусиков. Простое белье — я не подумала надеть что-нибудь особенное, только чувствую себя моделью из "Victoria Secret" в самом сексуальном комплекте. Жаркий выдох, опаляющий кожу, проникающий под нее и разжигающий томное пламя внизу живота. Тягучее, гудящее, с каждой секундой захватывающее все больше и больше мое тело. Накрывает губами набухший до боли сосок, потом второй. Ласковый искуситель, который чувствует мое тело лучше меня самой. Вижу как трепещут его ноздри, почуявшие мое возбуждение. Слышу хрипящий выдох, когда я завожу руки за спину, чтобы расстегнуть крючки лифчика и освободить из плена его любимое лакомство. И он пробует его, дыша все чаще и надсаднее, рисует узоры языком, поцелуями, вдыхает мой первый стон своими нежными губами. Глухой рык, проникающий в самое сердце, а по спине мурашки от трепетных прикосновений к отяжелевшей от возбуждения груди. Пьет меня крохотными глотками, распаляя и распаляясь все больше, до нестерпимого, невыносимого по своей тягучести спазма внизу живота.
Сильные руки. Подхватывают меня. Несут в спальню. Спину холодит прикосновение простыни, а по венам пожар от пьяного и пьянящего тумана в голосе:
— Еля…
В трёх буквах смысла больше, чем в тысяче слов. Они звучат в моей голове, распускаясь бутоном невероятного цветка, шепчут "люблю", "хочу", "моя"… Я слышу каждое, выгибаясь, растворяясь без остатка в нежности изучающего кромку трусиков языка. Жадный, изголодавшийся вдох и, закручивающий в тугую спираль нервы, выдох. Он опаляет мое лоно сквозь ткань, дразнит невесомым прикосновением губ, разгоняя до безумия сердце. Оно колотит в виски, прошибает грудную клетку и замирает, падая с высоты, от нарочито медленного движения пальцев, стягивающих последнюю преграду. А потом, рывком, вверх. Снова срывается вскачь от одного взгляда.
— Макс…
Мой голос дрожит, умоляя, только колени бесстыдно раздвигаются все шире и шире, открывая его глазам все, что они хотят видеть. Я вцепляюсь пальцами в простынь, комкаю ее, сгорая от предвкушения, и, не сдерживаясь, кричу за мгновение до того, как он коснется кончиком языка моего лобка и опаляющая, гудящая волна накроет меня с головой. Витиеватый узор. Осторожная, пропитанная нежностью ласка, а я задыхаюсь, не слыша ничего кроме своего хрипящего стона и гула вновь скручивающихся в тугой узел нервов. Горящее прикосновение головки, проникающей внутрь — меня бьёт крупной дрожью, и снова разряд, прошивающий насквозь, сплавляющий в одно целое наши тела, души, сердца. Его — бьётся мне в грудь, а мое отвечает ему, заполошно барабанясь в ребра.
Поцелуй. Пряный привкус моего возбуждения на губах толкает меня навстречу. Дёргаю бедрами, требуя отдать мне себя и отдавая себя до последней капли. До последнего нерва и капли крови. Ногти впиваются в плечи, полосуют их, подбираясь к ягодицам, вдавливают их все глубже.
— Я люблю тебя, Еля…
— Люблю тебя, мой липкий мальчишка.
38Клей
На столе рядом с моей тарелкой всего одна вилка, ложка и нож, когда у Ели и ее мамы целая выставка разных. Списала, бля, Федоровна. Окончательно и бесповоротно. И вот на кой хер я зубрил все эти салатные, десертные спрашивается? Медленно тяну салфетку на колени, а зубы скрипят, стирают эмаль — даже шанса не оставила показать, что я не быдло и могу запомнить что чем жрут. Пизда Ивановна. Только вслух высказать свое мнение сыкотно — Федоровна играется бритвой, посматривая в мою сторону с улыбочкой садистки. Блядь, чего тебе не хватает-то? Все же ровно у нас с Елей. Ремонт сделали, в квартиру переехали, батя участок купил… Какую, блядь, тебе звезду с неба достать, чтобы отколупалась уже!?
— Как дела, Максим? Как на работе?
— Спасибо, Татьяна Федоровна. Все хорошо.
"Заебись! Заебись у меня дела! Ещё бы выключила стерву и вообще ништяк станет! Только хер там плавал — бритва все быстрее летает между пальцев, а я слежу за мелькающим лезвием, как приколоченный, и, сука, лишний вздох сделать ссусь. Полоснет ведь по горлышку и вспоминай, как звали. Пиздец. Подарил боженька тещу. У Филыча Риткины предки — ангелы просто, а у меня — всадник апокалипсиса с бритвой в руке. Марки лучше бы коллекционировала или крючком вязала!"
— Хорошая бритва.
— Спасибо, Татьяна Федоровна… в смысле, я рад, что вам понравилась.
— Любишь пельмени?
— Очень.
Клац. Резкий звук закрывшегося лезвия и все та же улыбочка садистки, когда меня чуть не подбрасывает на стуле.
