Она поскребла руку.
— А меня не кусают.
— Тебя и тетушку никогда не кусали. И Настьку тоже. А я… амулеты и те не действовали, представляешь? Стоило выйти из дома и все… и в доме тоже.
Марья раздраженно одернула рукав рубашки.
— А твой муж…
— Утром отбыл. Нужно же проконтролировать, а то без присмотра скажут, что ты сама виновата.
— В чем?
Булочки запахли, аромат был мягким, ванильно-коричным. Еще несколько минут и можно вынимать. Как раз чай согреется.
— В том, что пожар случился. Обычное ведь дело. И постараются замять. А с Вещерским это не получится.
— А…
— И с этим подлецом он тоже разберется. Сказал, что глянул твои бумаги…
— Когда?
— Ночью.
— Он вообще спал?
— Отоспится, — отмахнулась Марья, будто речь шла о чем-то в высшей степени незначительном. — Он у меня из тех, кому по ночам работается легче… а я вот…
Она снова зевнула.
И принюхалась.
— Обожаю плюшки…
— Не знала, — Василиса выставила на стол пару старых кружек и массивный чайник, в который сыпанула чаю, хорошего, темного, привезенного из дому. Добавила травяной смеси и чайную ложку меда, чтобы без лишней сладости. — Мне казалось, что тебе больше что-то утонченное нравится… вроде профитролей.
— Профитроли я тоже обожаю. И вообще…
Плюшки Василиса достала.
Получились отличными, темно-золотистыми, с легким глянцем расплавившегося сахара в завитках теста, с темными полосками корицы и светлыми донцами.
— …люблю поесть… но… — Марья похлопала себя по животу. — Приходится сдерживаться… так вот, Вещерский что-то там говорил про каторгу… надо будет обед приготовить, а то ж вернется оголодавший. Что за человек, а? Сперва сутками не ест, а потом сутками только и делает, что ест…
— Ладислав Горецкий — твоих рук дело?
Марья закатила очи.
И это можно было считать признанием.
— Зачем? — поинтересовалась Василиса, заливая кипятком чайную смесь. И закружились, заплясали чаинки. Запахло сразу и чабрецом, и мятой, и ромашкой. Последней — сильнее прочего. — Что ты ему обещала?
— Ничего.
— Он мне цветы прислал.
— И что?
— И когда его ждать?
— Понятия не имею… но я ведь не заставляю! Я просто подумала, что, возможно, тебе здесь станет одиноко, а знакомиться ты не умеешь…
— Неправда!
— Правда, — Марья неожиданно показала язык. — Вот скажи, с кем ты тут познакомилась.
— С Демьяном, — Василиса тоже высунула язык, хотя подобное поведение никак не могло считаться хоть сколько бы приличным.
— С каким Демьяном? — Марья подобралась.
— Еремеевичем… и это просто знакомый! — поспешила добавить Василиса. — Он мне еще на вокзале помог… и потом здесь тоже. Встретились… и с конюшней…
И она поняла, что стремительно краснеет. Щеки просто-напросто полыхнули. Василиса прижала к ним ладони, пытаясь унять это непонятное пламя, причин для которого у нее не было.
— Демьян, значит… Еремеевич… — Марья вежливо отвернулась и посмотрела в кружку, пока еще пустую. Затем потянула руку к противню и сняла ближайшую булочку, понюхала. — Он хоть не женат?
— Нет.
— И кто?
— Офицер… в отпуске здесь. После ранения.
— В отпуске, значит, — Марья прикрыла глаза, явно о чем-то раздумывая. А сердце кольнуло нехорошим предчувствием. — Офицер… надо будет…
Она осеклась и продолжила.
— Пригласить его на ужин. Не откажется, думаешь?
— Зачем?
— Хочу посмотреть.
И решить, подходит ли он Василисе, пусть даже у Василисы и близко в мыслях нет романы крутить. Где она, а где, собственно говоря, романы? А еще Марья наверняка вернет прежний образ ледяной княжны, чье присутствие люди обыкновенные с трудом переносят.
— Вася, я же беспокоюсь…
— То есть, какого-то там Горецкого мне подсовывать, это нормально. А когда я сама с кем-то знакомлюсь… просто знакомлюсь… то ты уже беспокоишься?
— Настька замуж выходит, — сказала Марья, меняя неудобную тему. Или не меняя. — Тоже вот… познакомилась случайно. Какой-то проходимец без чина и рода, зато случайно познакомились и теперь у них любовь. То есть, с тем, с кем она жила, любви больше нет. А с другим есть, про которого я в первый раз слышу. И любовь, стало быть, есть. И свадьба. А я понятия не имею, что за он. Только и пообещала, что карточку прислать. Вот на кой мне его карточка? На буфет поставить?
Марья тряхнула светлыми волосами и вцепилась в плюшку, заурчала.
— Так что… ужин… чтоб… приличный… и Вещерскому скажу. Пусть только попробует делами отговориться… в театр он меня сопроводить не может, на суаре тоже… хоть и вправду любовника заводи.
— Ты?
Марья отмахнулась.
— Это я так… только подумай, кто в здравом уме к одному самовлюбленному павлину второго добавлять станет?
— На павлина он не похож.
— Но самовлюбленный.
— Как и ты, — сочла нужным добавить Василиса.
— Как и я… но я — это совсем другое дело!
Василиса прыснула и рассмеялась. И напомнила:
— Помнишь, ты от него сбегала? Когда он к тетке приехал? Свататься? И ты сказала, что скорее утопишься, чем за него замуж пойдешь.
— Помню. А он меня находил. И морали читал. Ты не представляешь, до чего он может быть занудным, — Марья скорчила рожу. — Вы понимаете, что подобное поведение ставит под удар вашу репутацию и может нанести вред здоровью… господи, я его тогда лопатой… по голове…
— Ты?!
— Ты маленькая была… а я не собиралась его убивать, просто вывел несказанно.
Это было произнесено с улыбкой, и как-то сразу стало понятно, что вполне устраивает Марью ее Вещерский вместе и с занудством, и с самовлюбленностью, и с упрямством, которое, пожалуй, и позволило добиться ее руки.
— Я ж его здесь встретила, — сказала она задумчиво. — В то лето, когда… мне пятнадцать, а ему семнадцать. Только-только вернулся из Китая, и батюшка отправил здоровье поправлять. Нас представили друг другу. И я еще подумала, что вот появился приличный человек, который знает, как себя с дамой держать, как он заявляет, что я ему подхожу в качестве супруги.
— И ты его лопатой? По лбу?
— Не сразу. И не по лбу, а по макушке. А что он… сам виноват… я, может, в другого влюблена была, сбежать хотела, а он этого другого на дуэль вызвал и посмел победить. И так, что этот другой мне письмо прислал… в общем, побег отменялся…
