– Дедушка, погоди…
Кто-то был вблизи на коне, хлестнул, поскакал. Но и конномуне далась. Скрылась детская рубашонка у края опушки, затих в лесу голосок…поминай как звали! Пала наземь глупая баба, завыла, стала волосы рвать. Дапоздно.
Тут припомнили мужчины-охотники, как ходили в тот лес зазверем и птицей и как порой не могли отыскать тропинку назад, плутали кругами ивыходили к одной и той же поляне… Как отзывалось эхо лесное знакомым вроде быголосом, и человек бежал, спотыкаясь, между обросшими мохом стволами, не ведая,что уходит всё дальше, а под ногами злорадно чавкала болотная жижа, и чей-тонасмешливый хохот слышался то близко, то далеко… И наконец смекалзаблудившийся, что это обошёл его Леший. Обошёл, положил невидимую черту – непереступить её, не выйти из круга. Хорошо тому, кто сумеет отделаться, ктознает, что надобно вывернуть наизнанку одежду, переменить сапоги – правый налевую ногу, левый на правую. Сгрызть зубок чесноку или хоть помянуть его, асамое верное – выругаться покрепче. Бранного слова Леший не переносит, затыкаетуши, уходит… Пропадёт морок – и окажется, что охотник метался чуть не в видужилья, в трёх соснах, в рощице ближней!..
Стали вспоминать девки и бабы: ходили ведь за грибами, заягодами, и бывало – встречали в лесу кого-нибудь из добрых знакомых, вродесоседского дядьки, затевали беседу, уговаривались идти вместе домой. И вотидут, идут, вдруг спохватятся – ни тропы, ни соседского дядьки, болото кругомнепролазное или крутой овраг впереди, и уже Солнце садится…
Жутко!
Но если по совести, бывало так большей частью с теми, ктоплохо чтил Правду лесную. Не оставлял в бору первую добытую дичь Лешему вжертву. Не приносил в лес посоленного блина в благодарность за ягоды и грибы…
Совсем другое дело – те, кто, лесом живя, умел с нимполадить. Вот хотя бы Киев отец. Как-то, едучи с торга домой, услыхал в чащестон. Что делать? Призадумаешься! Ведь учён был, как все, в детстве родителями:не ровен час доведётся услышать в лесу детский плач или жалобный человеческийкрик – беги прочь без оглядки. Это Леший заманивает, притворяется. Решишьсяпомочь, сам пропадёшь. Вот и выбирай. И страшно, и совесть, того гляди, беззубов загрызёт. Всё же слез с телеги старик, привязал послушную лошадь и побрёлтуда, откуда слышался стон. А надобно молвить, как раз накануне гудела в лесусвирепая буря, роняла вековые деревья, и Люди судили: не иначе, Лешие ссорятся.Старец и вправду вскорости вышел к великому буревалу. Лежали гордые сосны,вырванные с корнями, лежали стройные ели, не успевшие сбросить красные шишки…Едва-едва перелез через них отец кузнеца. Прислушался – стон вроде ближе. Сталсмотреть и увидел в кустах доброго молодца, крепко связанного по рукам и ногам.Распутал его старик, принялся трепать по щекам, обливать ключевой холодной водицей,а сам думает: как же до телеги-то донесу?..
Наконец молодец зашевелился, раскрыл глаза –зелёные-презелёные, ярко горящие в лесных потёмках! Тут и пригляделся старик:всем парень хорош, только почему-то у него левая пола запахнута за правую, ненаоборот, как носят обычно, и обувь перепутана, и пояса нет… Решил было старый– от Лешего уходил человек. Но пригляделся ещё – батюшки! – волосы-то упарня пониже плеч и зеленоватые, что боровой мох, а на лице – ни бровей, ниресниц, лишь бородка, и ухо вроде только одно – левое…
Совсем струсил старик, понял: не человека избавил, самогоЛешего выручил из беды. Что делать?.. А Леший встал, отряхнул порты ипоклонился до самой земли:
– Спасибо, старинушка! Из чужих лесов находники-Лешиеменя одолели, побили втроём, связали да бросили. От самых Железных Гор, слышно,явились. Хотели, чтоб я, связанный, угодил под грозу, сделался навек росомахой…Чего желаешь – проси!
– Да я ведь… – оробел Киев отец, – я же не занаграду… я так просто…
А сам боком, боком – к телеге. Не заметил, как и валежиныперемахнул. Леший захохотал вслед, засвистел весело:
– Добро, старинушка! Будет твоя скотина сама ходить вмой лес пастись, сама возвращаться, ни один зверь не обидит!
Тогда, говорят, оглянулся старик и увидел, как вышел из чащивеликий медведь. Молодой Леший вскочил на мохнатую бурую спину, поехал, что наконе…
И действительно, с того самого дня весь род старика не зналбольше заботы с коровами, норовящими разбрестись в березняке, уйти внепролазную глушь волкам на потребу. Никто не пугал дочек с малыми внучками,собравшихся по грибы, вышедших лакомиться смородиной и румяной брусникой. Никтоне морочил охотников, не отводил им глаза. Наоборот: ягодные поляны так ираспахивались перед добытчицами, зверь будто сам шёл навстречу честной стреле искоро снова рождался, отпущенный из ирия… Но и Люди не забывали про хлеб-сольдля Лешего, не забывали поблагодарить Диво Лесное, поднести блина-пирожка. Неругались под деревьями и всегда тушили костры: Лешему не по нраву горячиеголовешки, может обидеться…
А пришлые Лешие, что связали зеленоокого молодца, поселилисьв другом лесу, опричь Киева рода. Выиграли, говорят, у прежнего хозяина всвайку. Вот из них-то один девочку и увёл.
Кузнец и лесной страх
Плакала, плакала горе-мать, сама сгубившая дочку… к комуидти за подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу Кию. У него, дескать,работник служил, Банника драчливого не побоялся. А коли работник таков, каковсам-то хозяин? Неужели Лешего не осилит?
И баба-гулёна взялась, хоть поздно, за ум. Решилась дочкувернуть. Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелокперстни-жуковинья и самоцветные бусы – и к Кию со всех ног:
– Возьми, кузнец, серебро, возьми золото, возьмидорогие каменья, только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает…
– Это в другом лесу Леший, – покачал головойКий. – Ладно, попробую тебе помочь, не знаю только, получится ли. Тыкамни-то спрячь…
Стал он снаряжаться. Взял рогатину на крепком ясеневомдревке, с серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож – вместе с Перуном ониего выковали, когда расставались. И ещё оберег – громовое колесо о шестиспицах-лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его на плетёный шнуроки спрятал за пазуху. Велел женщине сказывать, по которой тропе убежала пропавшаядевочка… горе-мать залилась слезами, но сумела объяснить внятно. Выслушал еёКий и отправился в лес. По дороге сорвал гроздь спелой калины, понёс с собою.Улыбнулся любопытному горностаюшке, прыгнувшему на тропу.
Долго ли шёл, коротко ли… Вела его тропа верховымбором-беломошником, каменными холмами, откуда было далеко видно кругом: густыекудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озёра и радуги,дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само далёкое море в зелёномкружеве островов, безмятежное к исходу тёплого дня…
Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше:зачавкало под ногами, встали по сторонам безмолвные чёрные ели. По макушкам ещёскользили солнечные лучи, но впереди, над тропой, начал собираться вечернийтуман. Невольно подумалось Кию – сюда, на самое лесное дно, Даждьбог-Солнышкоесли когда и заглядывал, то разве что в полдень. Вспомнил Кий светлогоСварожича, Подателя Благ… и вовремя спохватился: тропа-то где? Оказалось, ужесоступил, уже начал кто-то с толку сбивать. Еле-еле вернулся Кий на тропу, и,что таить, сделалось ему жутковато. Ну да не с полдороги же поворачивать.
