— Ну уж кухарка точно, — убежденно произнесла Кенна, отставляя тарелку. — Мясо словно тряпка, картофель переварен, а все овощи выглядят так, что не поймешь, какого они цвета. Сейчас мне кажется, что, если бы пришлось выбирать, я скорее бы примирилась с характером месье Рэйе.
— Во всяком случае, пока нам можно не беспокоиться, что в еде окажется мышьяк, — заметил Рис.
Кенна посмотрела в тарелку.
— Прости, но позволю усомниться в справедливости твоих слов, — сухо ответила она.
Рис рассмеялся, и так заразительно, что Кенна скоро присоединилась к нему. Они хохотали до слез и не могли остановиться, даже когда мрачного вида девушка унесла почти нетронутую еду, предоставив им возможность перейти к десерту. Оставшись наедине, они посмотрели на пудинг, стоявший на столе, который и цветом, и консистенцией напоминал ил со дна болота, и снова рассмеялись.
Кенна вытерла выступившие от смеха слезинки уголком носового платка и предложила Рису попробовать пудинг первым.
Он покачал головой и отодвинул стул, царапнув ножками по тщательно отполированному паркету.
— Попробуй сама.
— Давай вместе. Если мы не попробуем его, — настаивала Кенна, — кухарка решит, что мы были не голодны, и приготовит его снова. А если мы съедим хоть по ложке — да-да, только по одной ложке, — она будет удовлетворена.
Рис недоверчиво посмотрел на нее:
— Ты первая.
— Вместе, — твердо возразила Кенна. Внимательно следя друг за другом, чтобы никто не уклонился от опасного испытания, они одновременно запустили ложки в пудинг и, обмениваясь последними подозрительными взглядами, откусили по маленькому кусочку и быстро проглотили. Их глаза расширились от изумления.
— Если тебе не нравится, я могу взять твою порцию, — сказал Рис, пытаясь придвинуть к себе ее тарелку.
Кенна схватила ее обеими руками и поставила на место.
— Рис, есть некоторые вещи, которые я не смогу для тебя сделать. И отказаться вот от этого… что бы это ни было, — одна из них.
После обеда супруги зашли в музыкальную комнату, где Кенна села за клавикорды, а Рис устроился в кресле, положив ноги на оттоманку. Кенна взяла несколько аккордов, и он вздрогнул, посмотрев поверх бостонской газеты.
Кенна скорчила гримасу.
— Инструмент ужасно расстроен, — попыталась она оправдаться.
— А я ничего не сказал, — с невинным видом ответил Рис и поднял газету, чтобы скрыть улыбку.
— Животное! — Кенна в сердцах стукнула по клавишам, поднялась со скамейки и, отодвинув его ноги в сторону, села на оттоманку. — Рис, все слуги носят траур.
— Я не слепой.
— Им может показаться странным, что мы не в трауре. — Рис опустил газету. Глаза его были холодны.
— Я уже оказал отцу и брату столько уважения после смерти, сколько они не оказали мне при жизни. То, что они умерли, еще не означает, что я должен простить их и забыть прошлое. Может, если бы они как-то попытались восстановить отношения, когда жили в Лондоне, я чувствовал бы себя иначе. Но они этого не сделали. Я не буду носить траур ради приличия. Я достаточно уважаю своего отца и себя, чтобы не выставлять на посмешище нас обоих.
Его ответ ошарашил Кенну.
— Я не знала, что ты так переживаешь, — тихо сказала она.
Он сложил газету и положил ее на колени.
— Надеюсь, ты не собираешься меня перевоспитывать?
— Нет, это мне никогда не приходило в голову!
— Отлично. А сейчас вернемся к разговору о слугах. Если с кем-нибудь из них у тебя возникнут недоразумения, а их упрямство доставит тебе хоть малейшее неудобство или тебя не устроит качество их работы, скажи мне, и мы решим, что делать. Не возражаешь?
— Нет. — Она вскинула подбородок. — Я не боюсь их, ты же знаешь.
Рис с иронией скривил губы:
— Я и не думал, что ты испугаешься. Я ведь женился не на чахлой английской мисс. Кроме того, слуг у нас всего восемь. У тебя в саду работало больше.
— Действительно, — согласилась Кенна. — Она сжала его колено и рассеянно провела ладонью по упругому бедру. — Ты собираешься завтра в контору?
— Да. И к адвокату. Хочешь пойти со мной?
— Пожалуй, нет. Не завтра. Это, конечно, очень интересно, но и дома найдется много дел. Не возражаешь, если я упакую вещи отца и Ричарда и проветрю комнаты? Я уже заходила туда. Там ничего не тронуто.
— Делай что хочешь. Здесь, вероятно, есть благотворительные организации, которые с радостью возьмут старые вещи.
— Есть какие-нибудь поручения по дому?
— Вроде нет. Что ты делала в комнатах отца и брата? — Кенна пожала плечами:
— Миссис Алькотт показала их мне, когда знакомила с домом. Наверное, я слишком любопытна. Но я ведь никогда не видела твоих родных.
Рис удержался от горького упрека и положил руку ей на плечо.
— В комнате отца есть портрет. Портрет очень красивой женщины. Она похожа на… Это твоя мать?
Рис кивнул:
— Ее звали Элизабет.
— У тебя ее глаза. Такого же цвета.
— Я знаю. Именно поэтому меня отослали из дома. Отец не мог смотреть на меня. Знаешь, однажды я попытался испортить портрет. Я думал, что, если перекрашу волосы или изменю цвет глаз, отец не будет вспоминать о ней всякий раз, когда видит меня. Даже ребенком я понимал, почему он чувствует ко мне неприязнь. Я был жив, а она нет.
— Что же случилось? Ведь портрет остался невредим?
— Отец поймал меня в тот момент, когда я приготовился разрисовать лицо мамы своими кисточками. Он не сказал ни слова. Просто вынес меня из комнаты, а через четыре дня отправил в Англию.
В эту ночь, занимаясь любовью с Кенной, Рис был особенно внимателен и ласков, а его прикосновения были так нежны, что Кенна чуть не заплакала. Ей было жаль человека, который умер, любя портрет и не узнав теплоты и доброты своего младшего сына.
— Повесь портрет в библиотеке, — сказал Рис.
— Хорошо, — ответила она. — Завтра.
Утром, когда Рис ушел по делам, Кенна встретилась с каждым из слуг, чтобы выяснить, кто чем занимается. Она разговаривала тактично, но твердо и к ленчу уже настолько освоилась, что могла взять управление домом на себя. Она даже заметила восхищение на лицах дворецкого и его жены — экономки. Пока проветривали обе спальни и упаковывали вещи, Кенна обсудила с кухаркой ужин. Годы общения с месье Рэйе не прошли для Кенны даром. Ей удалось выразить неудовольствие едой, не ущемив гордости миссис ОХара. Во время беседы Кенна поняла, что кухарка более искусна, чем показалось вчера, и что ей можно доверять.
Проследив, чтобы портрет Элизабет занял достойное место в библиотеке над камином, Кенна отправилась посмотреть сад и конюшню. Ни Роланд, ни Ричард в лошадях особенно не разбирались, и она с грустью подумала о Пирамиде и Хиггинсе. Конюх стал извиняться, что нет дамского седла, а Кенна не стала шокировать его просьбой позволить прокатиться верхом без оного.
