— Ждала, что я не очнусь? — спросил хан таким мягким, обволакивающим, чуть с сонной хрипотцой, голосом, от которого внутри прокатился трепет, и кожа мурашками покрылась.
Мирина растерянно покачала головой, противясь собственным ощущениям, напрочь отказываясь верить им, подняла на Вихсара взгляд и замерла, утонув надолго в его глазах, таких жалящих, как жестокое степное солнце, и в тоже время прохладных, как недра лесных чёрных озёр, что лежат в дремучих гущах Ряжеского леса.
— Я знаю, что нет, иначе ты бы ушла ещё ночью.
— А ты бы позволил? — вырвалось.
— Нет, не позволил бы и не позволяю, никогда, теперь ты моя, Сугар, — густо клокотал его голос. — И я знаю, что теперь ты не так жаждешь уйти.
— Ты бы меня наказал, если бы я вновь попыталась?
Чёрные глаза замерли, обращаясь в твёрдые угли.
— Да, — ответил, и голос его упал в самую душу камнем, отяжеляя. — Но не так, как раньше, по-другому, — сорвался голос до горячего шёпота, который мазнул самую шею, поднимая волну жара. — Теперь я знаю, как удержать мою Сугар, — он прижал княжну к себе ещё плотнее.
Взятая врасплох Мирина рассеянно моргнула, сбрасывая туман, чувствуя над собой его оголённое отяжелевшее тело. Надсадное дыхание и то, что он был ранен, нисколько не убавляло в нём железного упорства. И так хотелось прикоснуться к этой рвущейся наружу силе, утонуть в ней, и в то же время боялось дико, и бежать бы прочь от него. Подальше. Всё равно куда. Только на побег, если не убежала вчера, то теперь и не решится больше — это Мирина поняла отчётливо, и Вихсар это чувствовал. Она вновь посмотрела на него, срываясь в пропасть, прямо в бездну его тёмных, обжигающе-холодных глаз, погружаясь в неведомые глубины. До конца кануть не позволяли стальные объятия, что держали крепко, надёжно и в то же время бережно, как самую большую драгоценность. И это всё сбило с толку, казалось, что вернётся та грубость и жёсткость, сомнёт, сдавит, ворвётся, чтобы взять своё. Мирина опустила ресницы, посмотрев на бесцветные губы Вихсара, покрытые трещинками, заметила и родинку с крупинку у самого края верхней губы. Несомненно, он был привлекателен и красив.
— А если я не хочу? — тихо спросила.
— Не правда, — прошептал ещё глуше хан, и глаза его туманом подёрнулись.
Мирина поджала губы, невольно вспомнив купание в реке деревни Игши. Резко втянула в себя воздух, выдерживая его неотрывный глубокий взгляд.
Всё для неё определилось вчера, когда пришла помочь исцелить его раны, хоть это до сих пор никак не укладывалось в голове. Ведь с каким отчаянием и борьбой она жаждала свободы всё это долгое время, а сейчас эта жажда свободы стала такой зыбкой, сыпучей, камни её стены начали рушиться, как стан без своего хозяина. Да, сейчас, в его руках, она себе уже не хозяйка.
Мирина скомкала ещё больше одеяло, взгляд невольно на лицо его скользнул. По буграм мышц струйками текла кровь — открылась рана. Княжна тут же отстранилась, Вихсар не стал её задерживать.
— Нужно раны перевязать, — рассеянно промолвила она, сдёргивая с себя одеяло, выскальзывая из тёплой постели, такой тесной на вид, что даже и не верилось, что уместились на ней двое.
Мирина собрала разбившуюся за ночь косу, ощущая скользящий, исследующий взгляд Вихсара на себе. Рубаха её хоть и скрывала стан, но была слишком тонкой, и казалось, что под взором валгана она осыпается пеплом. От этого княжна чувствовала себя уязвимой. Вчера её не заботило сильно то, что она бегала по лагерю в исподнем, но тогда была ночь, а теперь утро, и обильный свет кола, проникающий в шатёр, всю её выделял из сумрака. Смущаясь всё же, она откинула косу за спину и прошла к сундуку, держа боковым зрением наблюдающего за ней Вихсара. Коснулась деревянной крышки, обитой пластинами железными с узором чеканным. На сундуке стоял ушат воды, чистой — вчерашнюю уже кто-то вынес. Мирина смутилась ещё больше. Видно, заходил кто-то, когда она спала. Княжна замерла, думая о том, вернулись ли дозорные. Впрочем, если бы вернулись, то батыр стоял бы уже тут и обо всём докладывал хану. Мысль о брате с новой силой ворвалась с сердце, но княжна постаралась отбросить её. Подхватила корец, зачерпнула воды в лохань, взяла чистую ткань и подсела к хану, не глядя на него, смачивая полотно.
— О чём ты думаешь? — спросил Вихсар, откидываясь на подушки.
Мирина сжала плотно губы, не решаясь говорить о том, что так тревожит её. О Нечае лучше вообще ничего не говорить, в сердце держа надежду, что брату удалось уйти.
— Ты знаешь, о чём, — ответила, усердно выжимая рушник. Потом стянула старые, огрубевшие от крови повязки.
Вихсар не заговаривал с ней о нападении и, кажется, не злился на неё за то, что родич её так поступил, а мог бы выместить весь свой гнев. Только его и доли не было во взгляде вождя, а ведь из-за неё под стрелы попал, едва жизни не лишившись. Это обескураживала, пугало Мирину нещадно.
Рана размером с ягоду тёрна потемнела по краям и покрылась вокруг иссиня-багровым цветом. Кровь уже не текла, и остатки её подсохшие княжна принялась вытирать осторожно, вновь выговаривая нужные слова. Так бы всю седмицу нужно, хорошо ещё, луна убывающая, и опасность не грозила, но всё же. Всё же Мирина решила набрать мха да приложить к ране. Чем Угдэй её смазывал, княжна не ведала, а потому надёжней самой всё сделать, хотя и не должна вовсе.
— Нужно посмотреть спину, — сказала, коротко глянув.
Вихсар не стал спорить, повернулся набок, немного грузно, всё же рана мешала двигаться. Он, верно, в помощи её не нуждался, может, и смеялся над ней, только зачем? Мог бы прогнать давно. На спине мощной прямо под лопаткой рана выглядела хуже и безобразней, чем на груди, невольно Мирина укорила себя — не нужно было оставаться, стоило в шатёр свой уйти. Помимо следа от древка были ещё ссадины, синяки да ещё одна пробоина. Княжну аж передёрнуло от этих увечий. Спина выглядела так, словно только и служила для того, чтобы мишенью быть. Как он ещё в сознании да под длань Мораны не попал? Его боги, верно, покровительствуют ему, знать заслужил, коль сама смерть обошла стороной.
Ополоснув тряпицу, Мирина стёрла разводы багровые, к коже приставшие, вкладывая в каждое движение особую силу, заключая её в наговор, что плёлся из слов, как тот самый поясок в руках Евгастьи. Получалось это так легко, наверное, потому что знание это хранило в ней частичку отца, которую Мирина несла через время и расстояние. Мысли о чернавке потянули за собой другие. Наверное, давно вернулся в Явлич десятник Векула, рассказал всё княжичу Арьяну Вяжеславовичу. Взяв другой лоскут, Мирина торопливо, убегая от нежданной мысли, свернула его в несколько раз, приложила к повреждённому месту, а другим, более длинным, опоясала валгана. Управившись, на плечо Вихсара взглянула — тоже бы нужно подлечить, но порез не так страшен, рана сквозная. Мирина стёрла только кровь, что проступила от напряжения излишнего.
— Ты заботлива, — произнёс хан, смотря на княжну как-то странно.
Сам он в прибавляющемся свете выглядел, как оказалось, хуже, чем заметно было в сумраке. Брови нахмуренные, и между ними тонкие складки пролегли, а под глазами — тёмные круги, оттенявшие и без того блестяще-чёрные глаза, как камни агата, хищные, с прикованным к ней волчьим взглядом. Так и огладила плечи дрожь — не знала, чего и ждать теперь. Вихсар верно сказал, что никогда она раньше не проявляла ни крупицы беспокойства. Признаться себе в том, что испытывала, Мирина никогда бы не смогла: гнев, злость, досаду — да, желание заботиться — нет, и в мыслях не было, и сейчас не знает, зачем делает всё это, сердце не слушает голос ума. А может, просто усталость виновата.
