Вспомни время былое,Как под крыльями счастьяТы приходил к аналоюГоспода молить об участье.
Он то и дело напевал что-то себе под нос на лестнице и даже порой на улице. Но это хорошее настроение, длившееся всю неделю, в субботу на заре резко обрывалось, поскольку стоило ему продрать глаза, как он начинал собираться с духом, чтобы вступить на незаконную стезю.
* * *
Два значительных события ознаменовали этот период.
Однажды – это было в мае, когда дни становятся длиннее, а миндальные деревья словно отягчены цветами, как шапками снега, – мы проходили – без малейшего шума – по землям «дворянина». Мы уже добрались до середины имения, где поросль, из которой состояла изгородь, была гуще, чем в других местах, так что наш страх пошел на спад. Несмотря на тяжелый груз – запас хлорки, порошка для стирки и связанные веревкой части стула, – я легко ступал впереди всех.
На глади канала играли солнечные зайчики. Поль шел за мной и напевал какую-то песенку.
Вдруг я остановился как вкопанный. Сердце мое екнуло.
Впереди, метрах в двадцати, от изгороди отделилась чья-то высокая фигура и, сделав шаг, встала посередине тропинки. Человек наблюдал за тем, как мы приближаемся. Он был очень высокий. С седой бородой. На нем была фетровая шляпа, какие носили мушкетеры, и длинная куртка из серого вельвета. Он опирался на тросточку.
– Не бойся! Вперед! – изменившимся голосом скомандовал мне отец.
Я храбро двинулся дальше.
Подойдя поближе, я увидел лицо незнакомца.
Широкий розовый шрам пересекал его лицо ото лба, на который была надвинута шляпа, до подбородка, теряясь в бороде, по пути задевая краешек правого глаза, закрытого ввалившимся веком.
Эта маска произвела на меня такое сильное впечатление, что я буквально остолбенел, не смея идти дальше.
Отец обогнал меня, держа в одной руке записную книжку «эксперта», а в другой шляпу.
– Добрый день, сударь, – поздоровался он.
– Добрый день, – низким звучным голосом ответил незнакомец. – Я вас ждал.
В ту самую минуту мать испустила приглушенный вскрик. Я проследил за ее взглядом и еще больше растерялся, обнаружив, что у изгороди стоит еще и сторож в куртке с позолоченными пуговицами.
Он был даже выше своего хозяина, и его огромное лицо украшали две пары рыжих усов: одна под носом, вторая над голубыми глазами с густыми красными ресницами.
Он стоял в трех шагах позади того, со шрамом, и смотрел на нас с какой-то жестокой улыбкой.
– Я думаю, сударь, – продолжал отец, – что имею честь говорить с владельцем этого замка.
– Я действительно владелец, – ответил незнакомец, – и уже несколько недель, несмотря на все ваши усилия остаться незамеченными, наблюдаю издалека за вашими маневрами.
– Дело в том, – начал было отец, – что один из моих друзей, служащий канала…
– Я все знаю, – оборвал его «дворянин». – До сих пор я не выходил к вам потому, что приступ подагры на три месяца приковал меня к шезлонгу. Но приказал, чтобы в субботу вечером и в понедельник утром сторожевых псов не спускали с цепи.
Я не сразу понял, о чем он говорит. Отец сглотнул слюну, мать сделала шаг вперед.
– Сегодня утром я вызвал этого служащего… как там его, Бутик?
– Бузиг, – уточнил отец. – Это мой бывший ученик; я ведь школьный учитель и…
– Знаю, – снова прервал его старик. – Этот Бутик мне обо всем рассказал. Домик в холмах, слишком короткая трамвайная линия, слишком длинный путь пешком, дети, тяжелые свертки… Кстати, – добавил он, сделав шаг к матери, – кажется, милая дама нагружена сверх меры. Позвольте мне, сударыня… – И, раскланявшись перед матерью, точь-в-точь кавалер, просящий прекрасную даму оказать ему честь потанцевать с ним, с сугубо королевской решительностью забрал у нее оба больших узла с вещами.
– Владимир, возьми свертки у детей, – велел он, обернувшись к сторожу.
Великан в мгновение ока выхватил у нас рюкзаки, сумки и связку деревяшек, они же будущий дачный стул, после чего, повернувшись к нам спиной, внезапно встал на колени и предложил Полю:
– А ну-ка, лезь мне на плечи!
Поль, забыв о страхе, разбежался, подпрыгнул и оказался сидящим верхом на шее сердобольного чудовища, которое сразу же пустилось вскачь, издавая громогласное ржание.
Глаза у мамы наполнились слезами, отец словно онемел.
– Что ж, вам пора, – проговорил «дворянин».
– Сударь, – справившись наконец с волнением, вымолвил отец, – не знаю, как вас благодарить, я тронут, очень тронут.
– Вижу, – вдруг сказал старик, – и я в восторге от столь искреннего проявления чувств… Но я не совершаю ничего особенного. Вы просто проходите через мое имение, не причиняя мне никакого ущерба. Я не против: так что нет причины диву даваться! А как зовут эту прелестную малютку?
Он подошел к сестренке, сидящей у матери на руках, но она, закрыв лицо руками, принялась реветь.
– Ну что ты? – попыталась успокоить ее мать. – Ну-ка, улыбнись господину…
– Нет, нет, не хочу! – кричала та. – Он гадкий! Нет, не хочу!
– Она совершенно права, – рассмеялся старик, став еще более некрасивым, – я вечно забываю о своем шраме, оставшемся от последнего удара копьем одного улана на заросшем хмелем поле в Эльзасе; тому уж тридцать пять лет. Она слишком молода, чтобы ценить воинскую доблесть… Прошу вас, сударыня, идите дальше и скажите ей, что меня поцарапала кошка: это послужит ей уроком, как вести себя с кошками!
Он проводил нас до конца имения, беседуя с отцом.
Я шел впереди них и видел вдали светловолосую голову маленького Поля: она подпрыгивала над изгородью, его золотистые кудри развевались в лучах солнца.
