Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
Ученый франк IX или X века мог бы, конечно, похвалиться происхождением от норманнов на основании приводимого Иорнандом, равенским географом, Павлом Диаконом, Рабаном Мавром и другими ученого мнения о выселении из Скандинавии всех народов германской крови; непонятно, каким образом из тех же свидетельств можно заключать о франкском происхождении норманнов. Они говорят именно противное. Норманны никогда не называли себя и не были называемы от рода франков.
Известие продолжателей и Логофета основано не на собственном их наблюдении, не на норманнском источнике, а на недоразумении, коего ключ находим в болгарском и русских временниках, повествующих о походе 941 года.
«Иуня же месяца 18 день, 14 индикта, приплу русь на Костянтинъ градъ лодками, тысящь 10, иже и скеди глаголемъ, отъ рода варяжска сущимъ».
«Все списки, кроме Радз., — говорит Шлецер, — прибавляют здесь: русы, глаголемые от рода варяжска. Очень ясно, что это занято из продолж.: Dromitae, qui a Francis genus ducunt. Смешно, что рус узнает от византийца о происхождении собственного своего народа. С дромитами не знал он, что делать, почему и выпустил их, а франка и варяга по единозвучию счел за одно».
Ошибка произошла действительно от единозвучия; только эту ошибку сделал не русский летописец XI, а греческий X века.
В войске Игоря (если и принять именно 941 год исходом нашего известия) было много варягов; греки, разумеется, и не думали отличать их от руси по народности. Между тем, варяжское имя должно было дойти и до них. Они сочли его, по единозвучию, тождественным с именем франков, как по единозвучию, Лев Диакон смешивает древлян с германцами. Эти франки не ввели в заблуждение русского летописца; он не думает здесь о фрягах, а исправляет, как следует, греческое фряги своим русским варяги.
Теперь о дромитах.
В своих дополнениях к изысканиям Круга г. Куник возвратился к мнению, производящему имя дромитов от названия Тендерской косы Ахиллесовым бегом — «дромос Ахиллос». Против этой, впрочем, с грамматической точки зрения, безупречной этимологии, восставал преимущественно Келер и, кажется, не без основания. От греков название руси дромитами выйти не могло не потому только, что никакая русь, да и вообще никакой другой народ не жительствовал на Тендерской косе, но и по причине самой неопределенности этого имени. Слово «дромос» имеет множество различных значений в греческом языке; кроме основного бег, оно означает место ристалища, гуляние, крытый портик, преддверие храма, оркестр, а впоследствии и церковную службу. Производное отсюда «дромитос» получало географический смысл не иначе, как в соединении с другим, определенным местным названием. О производных от местностей, посвященных памяти Ахиллеса, Стефан Византийский говорит: «Gentile, Achilleotes, et etiam Achilleites essepotest, et Achilleodromites». Взятое отдельно слово «дромитос» относилось бы к Ахиллесову бегу, как слово «политос» (civis, municeps) к жителям Неаполя, Константинополя и т. п. Странно также, что дромитами русь названы у греков только один раз, по поводу Игорева похода; географические названия так скоро не исчезают; еще страннее, что Симеон Логофет, большой охотник до заимствованных из мифических преданий Древней Греции словопроизводств, не обратил внимания на классическое, общепринятое (по г. Кунику) толкование слова «дромиты» от Ахиллесова бега, а предпочел ему прозаическое «от скорого бега». Не кроется ли здесь перевод? Круг думал о варягах; но производить варягов от глагола варяю лингвистически неудобно. Быть может, греческому «дромитос» легло в основание другое славянское слово, именно: хоусарь, chusar.
Из сличения рукописи Синодальной библиотеки № 148 (из сербских) с рукописью костромского Богоявленского монастыря № 295 оказывается, что где первая читает об Игоревой руси: «И убо сихъ плъку мнозехъ пославшу въ Вифиниисцеи стране, яко пищу себе и ину потребу купити, и обреть плъкъ ихъ реченный Варда», вторая (по всем признакам на Руси обновленная) переводит: «И се Русъ хусы послаша въ Виоинийския, яко да пищу имъ и прочее припасуть; приключися се и хусть, Варда Фока зле сие преложи» и пр. Слово хуса передает здесь греческое «полк». Первоначальное, коренное значение хусы есть ход и поход, как уже видно из сохранившегося в чешском и моравском наречиях слова: chůze, chůza — incessus, peregrinatio. To же самое должно сказать и о слове полк; в смысле похода оно встречается в летописи: «Беша бо многи погибли на полку». Самое «Слово о полку Игореве» то же, что «слово о походе». В смысле похода-хусы следует понимать и выражение Игоревой песни: «Рекъ Боянъ, и ходы на Святъславля пестворца» и пр. Княжий полк, полчане — жениховы бояре, поезжане.
Слова хуса и хусар, означавшие сначала ход и ходака, получили впоследствии, как и средневековые cursarii, значение разбоя, разбойника. Дунайские славяне, вероятно, называвшие русских грабителей IX–X века хусарями (ходаками, полчанами), передали это слово грекам в то время, когда, при переносном уже значении (chodec у чехов; у нас ходак, мироед, волокита), оно еще сохраняло свой начальный этимологический смысл, вполне соответствующий греческому «дромитос». С прекращением разбойничьих набегов на Царьград (Святослав вел уже регулярную войну с греками) название руси хусарями-дромитами вышло из употребления.
XVII. 'Ρωσ у Симеона Логофета
Любопытное известие о происхождении русского имени от некоего храброго Роса сохранилось у Симеона Логофета. До сих пор, сколько мне известно, один г. Куник занялся у нас исследованием этого известия Логофета; но при желании подвести его под сказание летописи о призвании Рюрика, едва ли не затемнил еще более смысл его. Не входя в подробности его предположений, я только замечу, что предание, носящее тройной характер таинственности, отдаленности и чудесного, не может быть отнесено к историческому, почти современному событию: «Русы, они же и дромиты, прозвались своим именем от некоего храброго Роса, после того как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их по воле или предопределению богов». Кто был народ-притеснитель, кто избавитель Рос, к какому времени относится это таинственное предание, определить нет возможности; только, без сомнения, не к Рюрику и Олегу. Быть может, к аварскому игу? Или древнейшему, нам вовсе неизвестному событию?
Сказание о Лехе, Русе и Чехе, как прародителях трех славянских народов, записано у Богухвала (1250). Густинская летопись упоминает о Русе, сыне Лехове. Наши сказки знают о Словене и Русе. Добровский, Добнер, Шлецер, Карамзин и другие доказывали позднейшее изобретение этих басней; они принадлежат к исторической школе, не понимавшей цены и значения преданий. И Погодин упрекал меня в том, что позднейшие нелепые предания я принимаю в соображение, а древнейшее, ясное, прямое (предание о небывалой варяжской руси) я опровергаю. Мне кажется, я опровергаю это ясное и прямое предание не одними баснями. Что же до самих басен, на чем основано мнение Погодина и других о их составлении в позднейшее время? Нестор производит радимичей и вятичей от двух братьев, Радима и Вятка; кралодворская рукопись и Козьма Пражский знают Чеха прародителем чешского племени; это не позднейшие, это наидревнейшие сказания славян, сказания, равные по историческому значению греческому об Эллине, сыне Девкалиона и Пирры, римскому о Ромуле, германскому о Туиско. Уже одной этой аналогии было бы достаточно, чтобы укрепить свое место в русской истории за этим баснословным Русом, прародителем русского племени. Что же, когда дошедшее до нас в источнике XIII столетия предание оказывается буквальным почти повторением предания, занесенного к грекам при Олеге, а, быть может, и при Аскольде! Норманисты и даже Шафарик напрасно восстают против того, что они находят и что может действительно быть нелепого в сказании о Русе; Перуну и Волосу, насколько мне известно, не поклоняется ныне никто из ревнителей славянства в русской истории; тем не менее, как существование, так и давность их в славянском язычестве определяются показаниями летописи и Вацерада. Дело, стало быть, не в том был ли действительно какой-то Рус прародителем русского племени, а в том, что любознательному византийцу, допрошавшему русина IX–X веков о происхождении его народа и народного имени, этот киевский русин не сказал (по общепринятому со времен Шлецера мнению), что народ 'Ρώς, нападавший на греков в 865–907 годах, получил свое имя от поработивших его за три или за сорок лет до того шведских родсов; а производил русь и имя Руси от туземного, славянского Руса, любимца богов, не завоевателя, а избавителя в доисторическую, баснословную эпоху русского племени от чужеземного ига.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
