– Дядя, а ты кто?
На этот вопрос Али почему-то не смог ответить, задумался. Кто он, уволенный судейский чиновник, беглый арестант или Меджнун, разыскивающий свою возлюбленную. Он так и не удовлетворил любопытство мальчишек, появился взрослый сельчанин и отогнал их.
– Курбан, – назвал он имя, – Житель этой деревни, к услугам вашей светлости, ага.[141]
Это обращение привело Али в замешательство, но он быстро сообразил, что всему виной его богатая одежда. Сельчанин кивнул, в этом кивке был вопрос и ожидание ответа.
– Ночь застала меня в пути, – сказал Али, – Я хочу остановиться в вашей деревне, может, ты укажешь дом, в котором я мог бы рассчитывать на гостеприимство.
– Конечно, укажу, пойдемте за мной.
Курбан привет Али к дому, который выделялся среди десятка других добротностью. На крик вышел хозяин. Курбан объяснил причину их появления.
– Его светлость хочет оказать нам честь и переночевать в нашей деревне, вот я и привел его к тебе.
– Почему же ты не привел его к себе? – резонно поинтересовался хозяин дома.
– Я бы привел, но мой дом уронит честь нашего села, да и угостить мне его нечем, – искренне ответил Курбан.
– Прошу вас, ага, будьте моим гостем, – сказал, усмехнувшись, хозяин. Он позвал сына, который взял поводья лошади и увел ее. Али поблагодарил и вошел в дом.
В комнате с крошечным оконцем царил полумрак. По стенам бегали всполохи огня от пламени очага. Хозяин принес хлеб, сыр, и дымящийся травяной чай.
– Не беспокойтесь, – сказал Али, – У меня с собой есть еда.
– Она вам еще пригодится, ага, в дороге. – Ответил хозяин. – Далеко ли путь держите?
– В Хилат, – не таясь, ответил Али.
– В Хилат, – повторил хозяин. – Известно ли вам, господин, что Хилат осажден войсками хорезмшаха?
– Известно, я как раз к нему и направляюсь.
– Вы состоите на службе у хорезмийцев? – осторожно спросил хозяин.
– Нет, я по личному делу.
Хозяин облегченно вздохнул и вышел. Али слышал, как за стеной он с кем-то разговаривал, словно отчитывал. Затем он вернулся. Вместе с ним, смущенно улыбаясь, в комнату вошел Курбан и, скрестив ноги, подсел к расстеленной на войлочном паласе скатерти.
– Угощайтесь, – пригласил хозяин.
Али, прежде чем приступить к трапезе, решив, что излишняя набожность пойдет только на пользу, начал было благодарить Аллаха милостивого и милосердного, но заметил, что хозяин и Курбан как-то странно переглянулись.
– Что-то не так? – оборвал Али.
– Что вы, ага, ваша вера – это ваше личное дело.
– А вы разве не?.. – с удивлением поинтересовался Али.
– Мы, господин, если вы не возражаете зароастрийцы, огнепоклонники.
– Ну что вы, как я могу быть против, – сказал Али, – Все мы в душе огнепоклонники, бывшие.
– Мы не бывшие, мы настоящие, – твердо сказал хозяин.
– То-то я смотрю, у вас огонь горит, – сказал Али, но шутка повисла в воздухе. – В любом случае ваша религия старше моей, – миролюбиво сказал Али, – И главное, в ней есть полная ясность. Борьба добра и зла, вот белое, вот черное.
Ахура Мазда. Но с имуществом, как и с женами полным порядок, то есть неприкосновенность. Правда, Маздак[142] в крайности ударился, стал имущество отнимать, на жен чужих поглядывать стал. За это его и закололи. А у нас, к примеру, очень все запутанно, очень сложно, простому человеку не разобраться. Пророк наш, еще при жизни сказал, что после него ислам разобьется на семьдесят три секты. Как в воду глядел, так оно и вышло.
Кадариты, мутазилиты, ваххаббиты, кайсаниты, сунниты, шииты, всех не то, что запомнить, пересчитать трудно. Два последних течения по сей день, уничтожают друг друга, почем зря.
В словах Али была самокритика, уловив ее, хозяин смягчился, лицо его прояснилось.
– Ага, очень образованный человек, – сказал он. Али поклонился.
Вошел сын хозяина, неся тушку курицы, обмазанную какой-то коричневой пастой. Он ловко нацепил ее на вертел и установил над очагом. Все трое мужчин с любопытством следили за его движениями. Вскоре комната наполнилась ароматным запахом.
– Жаль, что мусульмане не пьют вина, – произнес хозяин. В его словах был вопрос, и одновременно утверждение.
– Отчего же, – возразил Али, – Все зависит от обстоятельств. В пути, Например, путник, терпящий тяготы дороги, свободен от многих религиозных обязанностей.
– Правда, вина у нас нет, – добавил хозяин.
– Зачем тогда говорить о том, чего нет? – резонно спросил Али.
– Мы пьем арак, не желаете?
– Дареному коню в зубы не смотрят, – ответил Али русской поговоркой.
Хозяин на мгновение задумался, но затем улыбнулся. Правильно истолковав ответ, он достал из ниши под потолком небольшой кувшинчик и разлил по чашам прозрачную жидкость. «И кувшин маловат, и чашечки детские» – подумал Али, но через несколько минут взял свои слова обратно.
– Пусть сопутствует удача вашему делу, господин, – сказал хозяин. Он взял чашечку, выдохнул воздух и опрокинул ее в рот. Али хотел последовать его примеру, но остерегся, решив, что эта ловкость – результат тренировок. Он выпил свою чашечку медленно, с нарастающим отвращением. Выдохнул, взял со столика несколько листьев кресс-салата, стал жевать, чувствуя, как горечь зелени отбивает вкус арака.
– Забористая, – сказал Али, употребляя выражение своего друга Егорки.
Мужчины доброжелательно смотрели на него.
– Закусывай, господин, – предложил хозяин. – Арак очень крепкий, с непривычки может в голову ударить.
– А мне и с привычки все время ударяет, – засмеялся Курбан. Али понял, что он здесь именно из-за выпивки.
– Где вы ее берете? – спросил Али, кладя на лаваш кусочек сыра, – Сами делаете?
– Здесь недалеко армянская деревня, у них покупаем. Они ее делают.
– Понятно, армяне разве что-нибудь хорошее могут сделать? – заметил Али.
– Вообще-то мы всегда у них покупаем, – вмешался Курбан, – Они хороший арак делают, лучший в округе.
– Это вы напрасно, – сказал Али, с ужасом глядя, как хозяин наполняет его чашку, – Армянам доверять нельзя.
– А мы им не доверяем, – отозвался Курбан, – Это они нам доверяют, в долг всегда отпускают.
– Тебе, кажется, уже не дают, – заметил хозяин.
Курбан кашлянул, и отвечать не стал.
