В тебе изведаю, поэт, Я неуклонней Мучительно блаженный след Иных гармоний[61].
Верховский, обладавший светлым, ясным характером, увидел в личности и творчестве Федора Кузьмича не дисгармонию, а лишь «иную» гармонию. Вероятно, таким и было мировоззрение Сологуба — оно складывалось не вопреки мнению и культуре окружающих, а вне их, в собственной системе координат.
Умер Федор Сологуб 5 декабря 1927 года. Как сообщила газета «Правда», смерть наступила от миокардита (воспаления сердечной мышцы), осложненного атеросклерозом и воспалением легких. Через два дня состоялась панихида в квартире писателя, а через три дня — в Союзе писателей. Похоронили его рядом с женой, на Смоленском кладбище.
Иванов-Разумник не успел застать Сологуба в живых. В гробу, как ему показалось, у писателя было строгое и доброе выражение лица, как и при жизни. Борисоглебский увидел это лицо совсем другим: в облике Федора Кузьмича ему померещилось что-то дьявольское. По воспоминаниям Данько, пока Сологуб лежал в гробу в Союзе писателей, Борисоглебский нарисовал его портрет с чертом в изголовье и с пошатнувшимся крестом. Зарисовал Сологуба в гробу и Петров-Водкин.
Похороны прошли скромно[62]. В помещении Союза собралось около сотни человек, среди них — самые преданные друзья поэта. Пришла Ахматова, которая в эти годы мало где появлялась. Возле гроба была возложена пара венков и горело полтора десятка свеч. Антураж был скромным, зато весьма обширна оказалась витрина, в которую поместили издания Сологуба. «Обряд простой; в сущности никакого не только церковного, но и просто торжественного ритуала», — записал очевидец. Женщины сокрушались, что у покойного не осталось близких родственников. Процессия, которая несла гроб с Фонтанки на Смоленское кладбище, была небольшой. Ей мешали трамваи. Дорога лежала через Дворцовую площадь (тогда — площадь Урицкого), публика пугалась процессии. Сопровождавшие гроб смущались и расходились на полпути.
После смерти писателя Иванов-Разумник и Дмитрий Пинес при участии Ольги Николаевны Черносвитовой разобрали бумаги Федора Кузьмича (переписку, рукописи, документы) и передали их в Пушкинский Дом, где главный архив Сологуба находится по сей день. Там же, в литературном музее Пушкинского Дома, выставлены рабочий стол Федора Кузьмича из его последней квартиры, а также принадлежавшие писателю вещи: письменный прибор (чернильница, перо) и другие мелочи. Компенсации родственникам Сологуба Пушкинский Дом дать не мог, да и сама Черносвитова сочла, что это неуместно, тем более что дома хранить ценные документы всё равно было небезопасно: их могли отобрать, они могли пропасть по воле случая[63].
Смерть Сологуба — в этом словосочетании была какая-то тавтология. В то же время это была особенно ранящая окружающих смерть. Свою кончину Сологуб подготавливал всей литературной биографией, но Смерть и тут показала свою силу. Проиграл ли он в борьбе с ней? Возможно, наоборот, явившись в таком печальном облике за своим певцом, Смерть лишь продемонстрировала силу той темы, за которую он взялся и которую смог достойно осветить.
Почти вся литература и культура человечества посвящены жизни в разных ее проявлениях — Сологуб написал целый корпус произведений о смерти, показав нам то, чего мы столь старательно избегаем касаться даже в мыслях. Что же может дать эта тема читателям Сологуба? Вероятно, то же, что она долгое время давала ему самому, — безопасное приближение к самому страшному, понимание того, что отрицание жизни еще не есть принятие смерти, даже если нам кажется совсем иначе.
Биография подходит к концу, как неизменно оканчивается человеческая жизнь. И расставание с героем книги — одна из утрат, которую нам неизбежно придется пережить.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Русский европеец
Федор Сологуб всю жизнь обижался на критиков за невнимательность к его творчеству, но и после смерти остался недооценен. Главная победа для писателя — сделать то, чего еще не делали другие, и проложить путь, которым с благодарностью последуют его ученики. Сологуб, не похожий ни на кого в своем окружении, пошел своим путем так смело, что, кинувшись по его дороге, указаний тихого учителя никто не вспомнил. Еще при жизни Федора Кузьмича, в начале 1920-х годов, это точно предсказал выдающийся филолог Михаил Бахтин. В конспектах одной из учениц, слушавших тогда лекции Бахтина, его позиция обозначена так: «Сологуб — писатель чрезвычайно значительный, но школу создать не может. Он слишком интимен и своеобразен. На него очень легко создать пародию, и всякое подражание ему воспринимается как пародия. Сологуб останется одиноким». В русской литературе он был совершенно особенным явлением.
Андрей Белый в статье «Истлевающие личины» писал, что Сологуб — чисто русский писатель. Впрочем, кроме вечной русской тоски и владения русским словом, мало что роднит его с отечественной словесностью. Юлий Айхенвальд считал, что главная «нота» Сологуба почти не имела предшественников в нашей литературе, но прозвучала в его творчестве со всей полнотой родного звука. Эриху Голлербаху казалось, что колдуном и циником писатель только прикидывался, а внутри у него жил простой русский человек Федор Кузьмич Тетерников.
В Сологубе странным образом сочетались нежная любовь к родине и стремление перенестись в творчестве как можно дальше от нее. Кажется, что имена у его героев чаще фантастические и заграничные, чем русские. Неоригинальность имени он считал залогом неудавшегося произведения. Об О. Генри Федор Кузьмич в поздние годы говорил, что это совсем плохой писатель: у него, мол, не только сюжеты, но даже фамилии не запоминаются. «Что же о нем говорить?» — удивлялся Сологуб, не боясь показаться простаком или эксцентриком[64].
