– Сбежала! – вымолвила раиса Султонгул и вновь залилась слезами.
– Кто? – спросил мирза.
– Свеча моя, к которой я была приставлена, дабы не допустить угасания пламени, – произнесла раиса, известная своими пристрастиями к пышной современной поэзии.
– Разве свечи могут бегать? – усмехнулся Искендер. – Нельзя ли обойтись без излишних риторических красот? Уважаемая Султонгул, вы, если мне не изменяет память, числились раисою при госпоже Яугуя-ага?
– Да, – кивнула Султонгул.
– И вы хотите сказать, что госпожа Яугуя-ага сбежала?
– Да.
– Вы точно в этом уверены?
– Она еще вчера исчезла, – вновь начиная реветь, заговорила раиса. – Я не придала этому значения. Но сегодня дошли слухи, что ее видели выезжающей из Бухарских ворот. Она была наряжена в мужские одежды, и ее сопровождал один из приближенных двора…
– Мухаммед Аль-Кааги? – воскликнул минбаши Джильберге.
– Да, Мухаммед Аль-Кааги, – кивнула раиса Султонгул.
– Ах, прохвост! Ach, verflticht Schurzenjager![117] – заревел немецкий рыцарь. – Кайзрет! Позвольте мне броситься за ними вдогонку! Я догоню и схвачу их. Я доставлю их вам, weil[118] я давно презираю этого красавчика Мухаммеда Аль-Кааги. Дайте знак, и я устремлюсь быстрее ветра. Ihr Majestat[119], дайте знак!
Тамерлан чуть-чуть приподнялся, затряс рукой, закивал и с огромным трудом промычал:
– Ы-ы-ни их! Ы-ы-ймай их!
– Он сказал: «Догони их! Поймай их!» – радостно прорычал Джильберге. – Я немедленно отправляюсь из Самарканда. Я даже знаю, куда Мухаммед везет ее! Ха-ха! Я знаю, знаю, ха-ха-ха!!!
С безумным блеском в глазах он выскочил из покоев Тамерлана и торопился покинуть Синий дворец, но на одной из лестниц нос к носу столкнулся с кичик-ханым Тукель.
– Постой, постой! Куда ты? – окликнула она его.
– О, я знаю, как вы сожалеете о случившемся! – загоготал злорадно Шильтбергер. – Он все же предпочел не вас, а совсем юную из жен Тамерлана. Но утешьтесь, только что я получил приказ государя изловить их и доставить в Самарканд, и будьте покойны, я выполню его приказ. На ваших глазах с Мухаммеда сдерут кожу, а его избранницу сварят кипятке.
– Нет!
– О-о-о?
– Прошу тебя, милый Джильберге. Я… я… либидихь! Только тебя! Но не лови беглецов. Пусть они обретут свое счастье.
– О-о-о! Понимаю! Вам жаль его. Ну, так тем более я привезу его государю Тамерлану. Слово рыцаря! – И минбаши Джильберге продолжил свой путь.
Глава 42. Чинара и тополь
Его позорно избили палками, будто какого-нибудь вора или мошенника. Его, царского дипломата, носителя пайцзы! Полсотни палок – это много или мало? Смотря, конечно, как бить. Можно и до смерти, если со всей силы, остервенело. Мухаммеда пожалели. Двое палачей, проводивших экзекуцию, явно не симпатизировали детям Мираншаха и тому, что они затеяли в Синем дворце. Но и работу свою они не могли не исполнить. Поэтому как ни щадили они красавца Мухаммеда, а полежать ему после палок пришлось. Несколько дней он провел в постели, с трудом ворочаясь с бока на бок, стеная при каждом движении. Но вот однажды утром, открыв глаза, он увидел сидящую на краю его постели Зумрад, и душа его озарилась радостными лучами.
– Что вы тут делаете, царица Яугуя-ага? – спросил он.
– Нас никто не слышит, тополь мой стройный! Называй меня, как прежде, Зумрад, – отвечала ему его прекрасная пери. – Зови меня своей чинарой, в ветвях которой заблудилась луна.
– Но сейчас в этих ветвях не луна, а ясное солнышко, – улыбнулся он, чувствуя, как из уголка глаза его вытекает слезинка.
– Я чуть не выбросилась из окна, когда узнала, что тебя подвергли избиению палками. О Всевышний! Как Ты мог видеть это и не остановить палачей!
– Не гневи Бога, Зумрад. Палачи отнеслись ко мне с сочувствием. Ведь при желании они могли бы и до смерти забить меня. А я, как видишь, жив. А теперь, после того как ты навестила меня, я в два часа встану на ноги и сделаюсь крепче прежнего.
– Счастье мое, Мухаммед, как я тоскую по тебе! Ведь мы не виделись с самого курултая!
Внезапно после этих слов тень легла на лицо Аль-Кааги. Он вспомнил силуэт журавлиного чучела на фоне лунного сияния; затем луну, заблудившуюся в ветвях чинары, – белое лицо Зумрад, откровенно признающейся в том, что она влюбилась в голос Тамерлана.
– Что с тобой, Мухаммед? Почему ты вдруг так побледнел, тополь мой могучий? – встревожилась Зумрад, кладя свою тонкую руку ему на грудь.
– Ответь мне, царица…
– Не царица! Зумрад! Чинара!
– Скажи мне, ты не любишь больше своего мужа, Тамерлана?
– Я? Своего мужа? Аллах с тобой! Разве я любила его когда-нибудь? Опомнись! Что ты такое говоришь!
– Да, тогда, на курултае. Я был пьян, но все помню. Тогда ты призналась мне со всей присущей тебе откровенностью, что влюбилась в своего мужа, когда услышала его речь. Вспомни!
– Прости меня, мой луч светлый, прости! Я глупая девчонка! Ведь известно же, какой силой обладает голос Тамерлана. Все говорят, что, если бы не эта особенность, Тамерлан никогда бы не завоевал столько стран. Я и раньше слышала о завораживающей способности Тамерлана говорить с народом так, чтобы народ готов был выполнять любые его приказания, даже самые чудовищные. И когда я услышала ту речь на курултае, я и впрямь влюбилась… Но не в своего мужа, не в Тамерлана, не в человека, а всего лишь в голос.
– Многие женщины, влюбившись в голос, потом влюбляются и в его обладателя, – с тягостным вздохом промолвил Мухаммед.
– Но не я, не я! – отчаянно воскликнула Зумрад. – Наваждение спало с моей души. Я только твоя. Приласкай же меня!
Он посмотрел в лицо своей возлюбленной. Оно светилось неподдельной любовью, и Мухаммед с жаром схватил руку Зумрад, прижимая ее ладонь к своим губам.
– Он при смерти, Мухаммед, при смерти! – заговорила Зумрад спустя некоторое время. – Он умрет не сегодня завтра. Нам надо бежать из Самарканда. Сейчас во дворце будет не до нас.
– Решено! – отвечал Мухаммед. – Завтра же я буду на ногах и все приготовлю к нашему побегу. Тебе придется нарядиться в мужское платье. Хотя бы ненадолго, покуда мы отъедем от Самарканда на некоторое расстояние.
– А куда мы направимся? К твоему брату?
– Да, к Юсефу. В Мазандеран.
– И ты все-таки уверен, что он нас приютит?
– Мой брат-близнец? Как можно сомневаться в этом! Боюсь только, что ты и в него влюбишься, ведь мы так похожи.
