А в остальном с принцами-«метисами» обращались неплохо, держали их под присмотром в покоях и хорошо кормили. Откармливали, чтобы было вкуснее их есть. Новый господин отвел им главные роли в финальном представлении. До праздника они должны быть здоровыми.
Тем более что главная героиня вызывала некоторые опасения: в Синем дворце она все время лежала, не одевалась и отказывалась от еды… Октавиан боялся потерять свою звезду. Римский народ будет разочарован: он привык унижать побежденного, это всегда было изюминкой спектакля. Закованный в цепи великан Верцингеторикс[144] перед Цезарем, или царь Македонии Персей[145], идущий перед своим победителем со всеми детьми, ставшими рабами:
«Дети шли в сопровождении своих нянь и педагогов, которые в слезах протягивали руки к зрителям и показывали, как следует взывать к народу. Среди самых маленьких, – пишет Плутарх, – были два мальчика и девочка, которые в силу своего возраста не осознавали всю степень их несчастья; и чем безразличнее они относились к переменам в своей судьбе, тем больше жалости вызывали. Персей прошел, не привлекая практически никакого внимания, настолько римляне были заняты детьми и порожденным этим зрелищем смешанным чувством, в котором сочетались радость и боль».
Бесспорно, восхитительное ощущение! Живые эмоции, смерть «в прямом эфире» – и это нездоровое коллективное любопытство возведено в ранг гражданской добродетели… С каким наслаждением римляне оплакивали детей Персея! Что вовсе не помешало им задушить македонского царя, предоставив ставшим рабами детишкам умереть в таком раннем возрасте.
Октавиан мечтал подарить народу развлечение не хуже тех, какие устраивали его предшественники: во время своего Триумфа он покажет толпе львицу с львятами. Это будет великолепно: львица на цепи! И значительно оригинальнее извечного бородатого воина. К тому же, если повезет, он сможет продемонстрировать двух львят-близнецов! Такого еще не видели! Сенсационное зрелище, если суметь представить его в выгодном свете. Октавиан уже попросил Мецената, неофициального правителя своей столицы и одновременно ответственного за развлечения, обдумать, как лучше выставить напоказ эту красотку. Поэтому даже речи не могло быть о том, чтобы его звезда выскользнула у него из рук, заморив себя голодом! Он приказал донести до нее недвусмысленное послание: если она умрет, то он убьет детей.
Покорившись, Клеопатра снова начала есть и принимать все приписанные Олимпом лекарства; к ней приставили стражу из людей Октавиана: тело пленника принадлежало тюремщику.
Тело Селены теперь принадлежало только ее мертвым. Они жили в ней, пока она, охваченная жаром и с гноящимися глазами, в забытьи лежала на походной кровати в глубине помещения, где были собраны все дети со своими последними слугами.
– Это началось в тот день, когда солдаты пришли за Иотапой, – объясняла Сиприс врачу. – Должна вам сказать, что можно только догадываться, куда они повели малышку после убийства Антилла… Ее отец больше не царь Мидии! Что римляне с ней сделают? Тоже убьют? Словом, мы с принцессой начали кричать. А Иотапа молчала – как всегда… Таус и Тонис не теряли головы и помогли ей упаковать несколько вещей, но Селена начала дрожать с ног до головы. Мой бедный Олимп, ты наверняка знаешь, что она себе представила!.. Уже целых два дня она не открывает глаза, с того момента, как сириец Десертайос принял командование нашими стражниками. Ладно, все здесь знают, что сделал сириец, – вытянул меч из живота еще живого Антония, чтобы отнести Октавиану оружие и получить вознаграждение… Этот негодяй даже не дождался, пока у хозяина перестанет течь кровь! Ах, горе! Подумать только, когда бедный император очнулся с распоротым животом, он даже не мог покончить с собой: ни кинжала, ни меча! Несчастный, ему понадобилось время, чтобы умереть! Вероятно, он просил перерезать ему горло… Слушай, Олимп, а ты знаешь, что сказали друг другу Царица и император там, в Мавзолее? Говорят, это было так красиво… Ох, беда! Мы обсуждали это со служанками, конечно, но когда принцесса увидела в передней Десертайоса, она взвыла. Да, именно взвыла. Не шевелясь. Вот так: «О-о-о!..» И больше не останавливалась. А когда я подошла попросить ее закрыть рот, она закрыла глаза. И открыла их только два дня спустя, чтобы посмотреть, как уходит Иотапа, и снова закричала! Заметь, я говорю «закричала», но когда она в таком состоянии, то это скорее похоже на вой пса по покойнику. Собаки… Я тщательно протираю губкой веки, чтобы расклеить их, и омываю питьевой водой, как всегда делаю. Но эта лихорадка… Я даже не смогла показать ей, что мы нашли под матрасом Иотапы: три кости из серпентина и красивый конус из мавретанского дерева, которые считались потерянными во время наших переездов. Ах, Иотапа, она воровала так же легко, как другие дышат! А когда я сказала принцессе, что обнаружился стакан Цезариона, она опять начала кричать. До такой степени, что разрывались легкие! А я думала, что обрадую ее! Она обожала этот маленький стакан, носила его, как священник Исиды носит вазу со святой водой! И вдруг… Ах дети, дети, они бывают такими переменчивыми!
Несомненно, девочка не видела, как Октавиан вошел в Царский квартал. Перед тем как ступить в город, он потянул время, чтобы Антоний окончательно исчез с горизонта и были уничтожены все друзья побежденного, а также дождался, пока александрийцы начнут дрожать от страха. И тогда в Большом гимназиуме он собрал выдающихся деятелей и стал на то самое место, где четыре года назад Антоний произнес знаменитую речь на «Празднике Дарений». Октавиан говорил перед павшей ниц толпой – одни спины и задницы! Он сообщил ползающему и нюхающему землю народу, что не будет жечь храмы и дома и не станет уничтожать город. Не из жалости (ему не было присуще милосердие), а по особым причинам, как он сказал. Первая – историческая, потому что сам Александр Великий создал этот город; вторая и более актуальная – здесь родился его приближенный философ Арейос. И пускай эти два мотива не кажутся нам одинаково весомыми – Октавиан не первый и не последний политик, кто отдавал предпочтение шутам, а не предшественникам… Впрочем, он не особенно много говорил, считая краткость достоинством своих речей, и не хотел, чтобы от него ждали лирического и сентиментального «азиатского красноречия», которым блистал Антоний. Он желал остаться римлянином даже в ораторском искусстве.
После Большого гимназиума он отправился к Сому как «турист», посмотреть на тело Александра. Для него открыли хрустальный гроб, он прикоснулся… и отломал полубогу нос! Вот как раз после этого «подвига» он в сопровождении двух тысяч испанских стражников в парадных доспехах и вторгся на улицы и в сады Царского квартала. Октавиан еще никогда не видел Клеопатру и хотел лично узнать о состоянии ее здоровья. Но особенно ему хотелось, чтобы она избавилась от своего образа пренебрежительной аристократки и оскорбленной царицы, чтобы перестала жеманничать! И бесполезны были попытки соблазнить его: для первой встречи он приготовил то, чем намеревался ее унизить, – точный список ее драгоценностей. Точнейший! Ведь он запросил у нее детальный перечень украшений, которых легионеры не нашли в Мавзолее, а она сплутовала. Он узнал об этом от слуг и теперь ожидал, что она откроет свои последние тайники. А когда он выведет ее на чистую воду, придет время поговорить с ней о детях. Как только ее заставляли задумываться о судьбе детей, она становилась склонной к сотрудничеству…
