Немного подумав, молодая женщина произнесла:
– Я уже не могу плавать. Никто не захочет смотреть на русалку с огромным животом.
Он сжал ей руку. Теперь тепло их рук передавалось карте.
– Пибоди сказал мне, что я должна найти себе иное занятие. В противном случае он не будет меня кормить.
Амос с трудом сглотнул. Пибоди не может позволить себе потерять два источника дохода за один сезон, а вскоре им придется кормить еще один рот. Он взмахнул вожжами. Лошадь, хотя и с неохотой, пошла дальше.
– Будет гораздо лучше, если работа не будет для тебя такой невыносимой, – мягким тоном продолжала уговаривать его Эвангелина. – Мне кажется, что, вновь став прорицателем, ты не будешь скучать по улюлюканью, бесстыжим взглядам, насекомым и дождю.
Она провела рукой по следам укусов комаров на его запястье, которые немилосердно чесались.
– До этого ты был весьма пригожим молодым человеком. Я хочу, чтобы прошлое вернулось.
Он уловил тоску в ее голосе и вспомнил, как женщины вздыхали во время гадания. Рыжкова говорила, что это их дух рвется на свободу.
– Мне кажется, у меня все получится. Признаюсь, плескаться в воде мне порядком надоело. Вода подтачивает меня, как речка подмывает свои берега.
Амос согласно кивнул, но выражение его лица оставалось мрачным. Выработанный ими язык общения имел один недостаток, присущий картам, – двусмысленность толкований. Протянув ей Силу, молодой человек хотел успокоить свою подругу, сказать ей, что сможет ее защитить. Надо потерпеть, и со временем все образуется. Он успокоится и будет о ней заботиться. Но Эвангелина его не поняла, решив, что он имеет в виду то единственное, известное только им двоим толкование, вспомнив, как он стоял перед ней на коленях, прижавшись головой к ее рукам, – лев покоряется леди.
Колеса подпрыгнули, и Эвангелину качнуло к краю козел. Амос, обхватив рукой любимую за талию, привлек ее к себе. Молодая женщина удобно умостилась на его плече. Вскоре веки ее опустились. Голубоватые вены проступали сквозь кожу. Он научит Эвангелину гадать на картах Таро хотя бы затем, чтобы удержать ее возле себя. Вскоре они остановятся на ночевку, и он приступит к обучению. В свое время такие уроки подарили ему Эвангелину, но лишили со временем Рыжковой. Где-то под ребрами у него затянулся тугой узел. Амос боялся того момента, когда, сидя в фургоне Рыжковой, он начнет учить свою любимую лгать людям.
Глава 21
21–22 июля
– Вы узнали что-нибудь о семье Фрэнка Мак-Эвоя?
– Саймон, это вы? Откуда вы звоните? Такой шум, словно вы на фронте.
– С парковки напротив ярмарки.
– А-а-а, – только и сказал Черчварри.
– Может, у вас не было на это времени? Я пытался проследить за потомками гадалки Рыжковой. Не исключено, что Фрэнк – ее потомок. Портреты в журнале – это те самые, что сейчас хранятся у Фрэнка, и я уверен, что они когда-то принадлежали Рыжковой. Я полазил по генеалогическим сайтам. У Рыжковой была дочь Катерина. Она вышла замуж за циркача Бенно Коенига. Разыскать их потомство не так-то просто, но я уверен, что, если вы начнете с Фрэнка и его предков, а я – с потомков Рыжковой, мы встретимся где-то посередине.
Компания подростков, громко крича, вывалилась на парковку. Я прикрыл ладонью ухо. Хотя до моего слуха долетало еще и приглушенное гудение аттракционов вдали, я смог расслышать дыхание Черчварри.
– Боюсь, я пока мало успел. Один клиент занял у меня уйму времени. Ему хотелось, чтобы я разыскал ему «Грин Джейд желает веселиться». Ближайший экземпляр книги находится в штате Вашингтон, в одной из библиотек. Руководство ни за что не хотело расставаться с этим изданием.
– Мы очень бережно относимся к нашим архивам, ибо от их сохранности напрямую зависит наше финансирование.
Где-то раздался приглушенный собачий лай.
– Фу, Шейла!
Шаркающий звук.
– Да… Теперь финансирование этой библиотеки несколько улучшилось, вот только вся эта канитель отняла у меня уйму времени.
Рядом прошли мужчина и маленький мальчик, весь испачканный сладостями и надсадно ревущий. Я нырнул в свой автомобиль, надеясь, что там будет потише. И действительно, подняв боковые стекла, я лучше слышал Черчварри, но в салоне было нестерпимо жарко, и телефон прилип к моей потной щеке.
– У меня заканчивается время.
– Думаете, вы вплотную подошли к этому? – спросил Черчварри.
– Не я, а сестра.
Букинист откашлялся.
– Я обратил внимание на то, что вы стали звонить мне чаще и в дневное время. Меня распирает любопытство. Извините, но по-другому я не могу сформулировать вопрос: вы не остались, часом, без работы?
Я ничего не ответил, тогда Черчварри продолжил:
– Я не хочу вас обидеть. У меня самого бывали в жизни черные полосы. Долгие часы напряженной работы и финансовые трудности мешают человеку объективно взглянуть на вещи.
Я ощутил сухость в горле.
– Моей объективности мешает то, что я только что видел, как моя сестра, войдя в транс, прокляла двух девушек подросткового возраста на жизнь, полную лишений, бед и смертей. А еще мне предложили работу в качестве диковинки в бродячем балагане. Так что спасибо, но со мной все в порядке.
Черчварри кашлянул. Я услышал звук, характерный для ложки, помешивающей чай. Да, букинист наверняка относится к племени любителей чая.
– Я…
– Я пловец, могу долго не дышать под водой.
Говорить это ему – совсем не то, что говорить Тому Роузу. Я словно сорвал со своих плеч мантию библиотекаря и предстал в своем настоящем виде.
– Это умела моя мама, а теперь умеет сестра. Все женщины по маминой линии могли не дышать под водой до десяти минут.
– Десять минут? – переспросил Черчварри.
– Да, десять минут. Именно поэтому я уверен, что во всем этом что-то не так. Мы вообще не должны тонуть, тем более в таком количестве.
Он хотел мне что-то сказать, но запнулся на полуслове. Наконец он спросил:
– Мне, как я понимаю, не стоило присылать вам журнал?
– Почему же? – возразил я, хотя на душе у меня было неспокойно. – Я только что разговаривал с владельцем одного странствующего цирка-карнавала. Он считает, что если журнал выставили на аукцион, то значит, цирк прекратил свое существование. Я обнаружил, что после 1824 года нигде в официальных документах не упоминаются имена некоторых циркачей, например Коенига и его семьи.
Повисла тишина. Черчварри обдумывал то, что я ему только что сказал. Я терпеливо ждал, отлепив руку от сиденья, поскольку она успела прилипнуть к винилу.
