Мама, почему ты его не остановила?
– Ты не виновата, – громко заявляет Лидия, и у меня от изумления разжимаются руки. Сырое полено падает на грязный ковер.
Я оборачиваюсь к дочери.
– Что?
– Я про школу, – говорит Лидия. – Ты не виновата, это Кирсти. Она часто возвращается. Приходит и пугает меня.
– Лидия, глупышка! – Я поднимаю полено и кладу в огонь.
Пламя трещит, ревет, но не прогоняет холод, и если я отойду на четыре ярда от камина, у меня снова изо рта пойдет пар. Что за склеп!
– Лидия, мы скоро уедем, поэтому не надо тебе больше переживать!
– Чего?
– Мы переезжаем, дорогая.
– С острова?
– Да.
Ее лицо мрачнеет. В глазах отражается не то грусть, не то страх.
– Но, мам, ты же хотела, чтобы мы здесь жили, и говорила, что все будет лучше, чем раньше.
– Знаю, но…
– А Кирсти? Она же здесь. И Бини тоже, нам нельзя их тут оставлять. А папа…
– Но…
– Я не хочу никуда ехать, если папа не поедет!
Ее нервозность опять усиливается. Слишком быстро. Ее сейчас раздражает все, она немыслимо уязвима. Что мне ей сказать?
– Милая, ты скоро увидишься с папой, я обещаю. Нам просто нужно найти себе новый дом, чтобы в нем был телевизор, а рядом – дорога. Разве не здорово? У нас будет и телевизор, и отопление, и горячая вода…
Лидия молчит. Она смотрит на ярко пылающий огонь – и обеспокоенно хмурит брови. В комнате играют тени. За окнами быстро темнеет. Ворон застлал крылом весь мир. Стекла дребезжат. Это даже не тот гадкий ветер, который на Торране считается обычным бризом, а настоящий ураган. Он дует прямо на нас, усиливаясь с каждой минутой, и пронизывает все вокруг – и Эйсорт, и Токавейга, и Орд, и Сгурр-Аласдер.
– Ведь она сейчас здесь? – тихо спрашивает Лидия.
– Кто?
– Кирсти.
– Что?
Мои руки онемели, только пальцы покалывают.
На лице Лидии появляется странное выражение – одновременно испуганное и безразличное.
– Мам, она тут – прямо в комнате. Вот она!
Я в панике обвожу взглядом гостиную. На меня накатывает волна вроде животного страха. Сейчас из сумрачного холла возникнет моя умершая дочь. Но там пусто, лишь пляшут на стенах тени от мебели, освещенной яростным пламенем.
– Глупости, Лидия! Пойдем на кухню, я приготовлю…
Меня перебивает визгливый звук, я вздрагиваю и наконец понимаю, что звонит телефон. Теперь меня разбирает истерический смех. Ну, я и дура. Я настолько взвинчена, что звонок старинного аппарата повергает меня в шок.
Придя в себя, я обнимаю и целую Лидию и мчусь в столовую. Скорей бы услышать голос взрослого человека, а не ребенка, хоть кого-нибудь не отсюда, а из другого места, с большой земли, где правит здравый смысл. Там люди живут, работают, смотрят телик. Надеюсь, что это Молли или Джош – мои ребята. Я не буду возражать, если моим собеседником окажется Имоджин.
Это Энгус.
Единственный человек в целом мире, с которым я не хочу разговаривать. Его угрюмые интонации наводят на меня тоску. Я еле сдерживаюсь, чтобы не разбить телефон. И он болтает о погоде!
Что за бред он несет!
– Серьезно, Сара. Будет реальный кошмар. Надвигается сильный шторм. Думаю, вам надо уехать с острова. Могу забрать вас на лодке Джоша.
– Что? И остаться с тобой, Гас? О-о-очень приятно.
– Нет, Сара. Посмотри, какой ветер, а ведь он пока еще только набирает силу. Это лишь начало. Помнишь, что я тебе говорил – бури на Гебридах продолжаются по нескольку дней.
– Ага. В курсе.
– И Торран знаменит своими штормами. Почему он Торран? Эйлен Торран – Громовой остров. Сара!..
Пока он говорит, я смотрю в зимнюю тьму за окном. Свет дня уже угас, лишь над Токавейгом разливается бледное зарево. А небо все-таки прояснилось: на меня глазеет полная луна. Море угомонилось, деревья перестали жутко и горестно шуметь. Единственный странный штрих – это рваные облака, стремительно бегущие в вышине.
– Погода прекрасная – ветер стих. Гас, перестань, пожалуйста, нам звонить и не докучай нам! Я… я… ты… – Мне необходимо сказать ему все, и теперь-то я не буду молчать. – Ты сам знаешь, что ты сделал. Мне надоело слушать твою ложь. Мы оба в курсе. И давай прекратим врать прямо сейчас.
В телефонной трубке – мертвая тишина. Как будто провод оборвался.
Но вдруг Энгус подает голос:
– Что за ерунду ты городишь? О чем ты?
– О тебе, Энгус. О тебе и Кирсти.
– Что?
– Ты сам знаешь. Я вычислила тебя. И Лидия рассказала мне. Ты трогал Кирсти. Ты целовал ее, и она тебя боялась. Доктор Келлавей подтвердил это в общих чертах.
– Что? Сара, ты свихнулась!
– Ты обижал ее. Давно. Ты приставал к Кирсти. Сексуально приставал. Трогал ее – вот что ты делал, урод, причем – многие месяцы! А может, и годы! Ты сажал ее на колени, ты ее, скотина, обнимал и трогал – разве не так?! И не говори, мразь, что ничего не было! Она прыгнула с балкона, потому что она тебя боялась, ты ее довел, и она покончила с собой! Спрыгнула! Сделала это из-за тебя, из-за собственного отца! Ты насиловал ее? Насколько далеко ты зашел? А теперь и Лидия сходит с ума, она все знает, ты сломал наши жизни, разбил нашу семью – и теперь…
Я израсходовала свою ненависть, и слова застревают в горле. Меня колотит, телефонная трубка дрожит в руке. Энгус молчит. А какой я ожидала реакции? Гнева? Или отрицания?
Но он отвечает мне ровным тоном, в котором сквозят нотки раздражения.
– Это абсолютная неправда, Сара. Неправда от начала и до конца.
– Неужели? То есть…
– Я никогда не трогал Кирсти, так как ты сказала – НИКОГДА. Как ты могла такое вообразить?
– Мне сказала Лидия.
– Да, я был ласков с Кирсти. Я обнимал ее. Целовал. Я хотел подбодрить ее, пытался быть любящим родителем. Сказать, почему? Потому что ты, Сара, ее игнорировала. Ты, Сара.
– Ты напугал ее.
– Я на нее прикрикнул, один раз. Сара, сбавь обороты. Ты совсем спятила.
– А сейчас и на меня прикрикнуть осмелишься?
– Заткнись, Сара.
Я тотчас умолкаю, словно послушный ребенок. У него до сих пор как-то это получается. Когда он разговаривает со мной подобным образом, я превращаюсь в семилетнюю Сару, и отец снова орет на меня.
Но Энгус не повышает голос.
– Если хочешь знать правду, спроси у своей дочери о том, что произошло на самом деле, – медленно и размеренно произносит он. – Пусть она расскажет тебе то, что сообщила мне шесть месяцев назад.
