– Сказывай!
Чухрай сердитым взглядом посмотрел на товарищей.
– Ясно, куда шлях наш лежит – на Днепро. Туда, где места привольные, степные. По хуторам да зимовникам рассеемся. Тогда до нас панские руки не дотянутся. А гроши у кого или трофей какой – давайте в кош один складем и по-братски поделим. Ведь их все товарищество наше кровью добывало… Так вот, каждому и дадим долю равную.
– А харч где возьмем, батько, чтобы в пути с голоду не околеть? – выкрикнул Грицко Суп.
– Харч найдем. – Семен показал в сторону молдавской деревни-саты. – Харч на фуры погрузим – и в путь.
– Там теперь и за золото хлеба не достанешь. Крестьяне нынче сами кору деревьев объедают, – возразил ему Грицко.
Чухрай усмехнулся:
– Не понял ты… Мы там хлебушка да сухариков у солдатушек призаймем маленько. Не пропадут они, а нас выручат. Был я в том селе не раз. У склада караул жидкий – по два часовых на амбар. Перевяжем в сумерки…
– Неладно, батько! Неладно! Бунт это… Сибирь, – испуганно вырвалось у Супа.
– Испугался? Знаю, тебе есть пошто в испуг впадать. Гроши измаильские за пазухой греешь. За них у интендантских крыс харчуешься. Вон какую рожу отъел!
Грицко Суп в самом деле отличался розовым полным лицом среди своих бледнолицых, изморенных голодом и тяжкой работой товарищей.
От насмешливых слов Чухрая он побагровел. Семен попал не в бровь, а в глаз.
– Что ты, батько? Разве я боягуз какой? – прищурил маленькие светлые глазки Грицко. – Мне тоже тикать отсюда охота. Только харч воинский взять – дело опасное… Воровство это. Бунт.
– Побег – тоже бунт. И за то, и за это – расчет один!
– Струсил ты, Грицко… За золото свое дрожишь. А у нас грошей в кишене не так богато, как у тебя. Дрожать нема за что! – зло крикнул ему Яков Рудой.
– Верно говорит Яков!
– Клади гроши, Грицко, на круг, то и бояться перестанешь, – поддержали Рудого казаки.
– Тише, братцы, – гулким басом покрыл голоса спорящих Чухрай. – Дело ясное – харч возьмем. Сходиться всем у склада, как только стемнеет. А теперь айда сабли точить, сапоги веревками вязать. Торбы походные готовить… Да глядите, чтоб начальство не прочуяло… А ты, Грицко, сам решай. Не хочешь с нами идти, так оставайся. Тебе, может, пан Головатый за верность награду какую даст… – насмешливо обратился Семен к Супу.
Тот смущенно заморгал:
– Да я, как все… Я с вами.
Побег
В сумерки казаки без шума и кровопролития повязали сонных солдат, отдыхавших в караульной избе, и часовых у склада. Черноморцы запрягли цугом четырех кляч в одну из фур, стоявших на интендантском дворе, и нагрузили ее мешками с пшеном, мукой и сухарями.
Замкнув связанных солдат в караульной избе, казаки не мешкая двинулись в далекий путь. На облучке тяжело нагруженной фуры уселся Семен. Он правил лошадьми.
Сорок два казака, так называемая полусотня Чухрая, вооруженные саблями и ружьями, в пешем строю сопровождали фуру.
Беглецы благополучно вышли из села. Последний раз взглянули на мерцающие редкие огоньки разрушенного Измаила и свернули по Аккерманской дороге в черную, обожженную морозным ветром степь.
Измученным голодом людям было тяжко передвигать опухшие, покрытые язвами ноги, обутые в рваные сапоги. Опасаясь погони, Чухрай торопил товарищей.
– Вся хвороба от скорого шага повытрусится. Это сначала невмоготу, а там по привычке легче будет. А за Аккерманом, в обжитых местах, совсем добре станет. Так что швыдше, паны казаки.
Чтобы поднять дух товарищей, он соскочил с облучка, посадил ездовым на фуру самого слабого казака и, обогнав всех, зашагал впереди.
– Двужильный, старый черт!
– Как верблюд!
– А долгоногий! Он – шаг, ты – два…
– Что ноги! Ты гляди, сила какая! Это только на вид он дохлый…
– И я говорю, что батька наш – верблюд! – восхищались казаки своим старшим.
А он шел впереди и, глухой к просьбам остановиться хотя бы на минутный роздых, как бы тянул за собой всех.
Только когда на востоке побелело небо, Семен решил сделать первый привал и велел свернуть с дороги в заросшую кустарником балку. Измученные люди попадали на снег возле костра, который начал разжигать ездовый.
Тут только казаки обнаружили, что с ними нет Супа.
У озера Катлабух
Исчезновение Грицка встревожило казаков.
– Неужели он, как Иуда, укажет начальству, куда мы путь-дорогу держим? – высказал вслух думку, волновавшую всех, Яков Рудой.
– Да не скажет он ничего начальству. Он казак правильный, – поспешил успокоить товарищей Чухрай, хотя сам еще в большей степени, чем Яков, подозревал Супа в предательстве. Уж очень не нравился ему ловкач Гришка в последнее время! Но Чухрай не хотел раньше срока пугать казаков.
Путь вперед был нелегок, ох нелегок. Он потребует огромного напряжения душевных и физических сил от каждого. Зачем же, чтобы сердца товарищей разъедали сомнения и страх? Поэтому Семен сделал над собой усилие и пояснил:
– Грошенят, видно, пожалел, скупой чертяка! Много их у него: и золотой монеты, и всяких камешков дорогих припрятал. Я сам видал, как он дорогой кошель с паши, убитого в Измаиле, снял. Трудно Гришке в общий наш кош свои гроши отдать было, вот и сбежал…
Слова батьки несколько успокоили казаков, а сам Чухрай принял меры, чтобы сбить со следа погоню, которая, по его расчетам, могла уже скоро их настигнуть. Вряд ли Суп не расскажет начальству обо всем. Так что погони не миновать! Не такой Суп казак, чтобы стерпеть допрос. И не жди добра от человека, который в беде покинул друзей из-за горсти золотых! Пожалуй, не дожидаясь вызова на допрос, побежит Гришка к начальнику с доносом. Такая, видно, у него собачья душа!..
Мысли эти так одолели Чухрая, что он, сокрушенно вздохнув, велел казакам тотчас собираться в путь и двигаться дальше уже не дорогой аккерманской, а нехоженой степью.
– Так путь наш дольше будет, зато спокойней, – сказал он товарищам, и те согласились с батькой.
Казаки стали пробираться по неезженым и нехоженым местам в снежной степи, через сугробы, глубокие овраги. Хотя дорога была тяжела, но измученные люди как-то сразу оживились. Вольная морозная степь, где им не грозила уже опасность быть настигнутыми погоней, где страх уже не давил, не сковывал душу, вдохнула бодрость в каждого беглеца. В глазах появился веселый блеск, зазвучал смех, послышались шутки.
Чухрай теперь не торопил свой отряд. Он старался делать почаще и попродолжительней привалы, чтобы дать возможность товарищам отдохнуть, набраться сил.
На стоянках у костров, когда в котлах варилась заправленная салом каша, беглецы откровенно рассказывали каждый о себе.
