— Монастырь Марии Магдалины перед вами, миледи, — выкрикнул Хью.
Эмма взглянула на Хильду, не сводящую глаз с монастырских стен. Лицо ее светилось надеждой. Сейчас она пожалела, что не нашла возможности поговорить с Хильдой во время их недолгого пути, дабы предупредить девочку о том, что предстоящий разговор с отцом может оказаться совсем не тем, чего она желала.
Внутри монастырского частокола их встретили двое монахов, и в одном из них Эмма узнала настоятеля, которого ей представили в тот день, когда она приехала в Эксетер.
— Аббат Освальд, — обратилась она к высокорослому настоятелю, — я надеюсь, вы не будете возражать, если мы воспользуемся на какое-то время вашим гостеприимством.
— Добро пожаловать, миледи, — сказал он, низко поклонившись. — Но я должен попросить вашего прощения за плохой прием. Сегодня мы начали уборку урожая пшеницы, и все работники нынче в поле, поэтому остались только мы с братом Редвальдом, чтобы вас встретить.
«Вот, значит, как, — подумала Эмма. — Этот хитрый аббат сделал так, чтобы к моему приезду в монастыре никого не было и слухи о моем прибытии не разошлись за его пределы». Она улыбнулась ему и брату Редвальду, худощавому коротышке с черепом гладким, как речной валун. В ответ монах с узким и морщинистым от старости лицом смотрел на нее добродушным взглядом.
— Думаю, мы не станем вам большой обузой, — ответила она и добавила, кивнув на Уаймарк и Маргот: — Мои спутницы хотели бы взглянуть на ваши посадки. Что касается меня, то я желаю посмотреть, где вы содержите немощных.
— Брат Редвальд знает каждое растение в нашем саду, — сказал аббат, — и может сообщить их названия на латыни, английском и французском и рассказать об их использовании. Он охотно проведет экскурсию для дам.
Низкорослый монах повел обеих женщин по дорожке между фруктовым садом и длинной каменной церковью Святой Марии Магдалины.
Эмма обернулась к Освальду.
— Как поживает лорд Эльфгар?
— Он слаб умом и телом, — сказал он. — Это его дочь?
— Это Хильда, — ответила Эмма. — Она очень хочет повидать отца.
Эмма склонилась к ней, положив ей руку на плечо.
— Эмма, прежде чем ты пойдешь к своему отцу, с ним поговорю я. Ты потерпишь еще немного?
Кивнув, Хильда осталась с Хью, а Эмма последовала за аббатом Освальдом через опустевший холл монастыря. Затем, миновав внутренний двор, они пришли к гостевым покоям.
— Не могу поручиться, что Эльфгар будет говорить с вами разумно, — сказал настоятель Эмме, пока они шли. — И будет ли вообще говорить. Я не знаю, что вы от него хотите услышать, но вы должны понимать, что, хотя его тело и слабо, его воля крепка, и, к сожалению, вынужден отметить, злонамеренна. Что бы вы ни рассчитывали получить от беседы с ним, едва ли он пойдет вам навстречу.
— Я понимаю, — сказала она. — А его телесные хвори? Чем он страдает?
— Несколько месяцев назад его поразила тяжкая болезнь. Левая часть тела с тех пор у него расслаблена, и он не может поднять руку. Но такой удар не обязательно приводит к смерти. Я знал людей, которые поправлялись после него, особенно если была сильна их воля победить хворь и вернуться к здоровой жизни. Но Эльфгар не желает жить. Только смерть может принести ему избавление, и с каждым днем он становится все слабее.
Эмме эта болезнь была знакома. Она сразила управляющего ее отца, и он утратил способность говорить и двигаться. Невзирая на все усилия лучших лекарей, не прошло и недели, как он умер.
— Его речь ухудшилась?
— Он может говорить, но мы не всегда понимаем его.
Настоятель остановился перед закрытой дверью, взявшись за щеколду.
— Вы готовы?
Эмма положила ладонь ему на руку.
— Пока я буду беседовать с Эльфгаром, сделайте, пожалуйста, все, что в ваших силах, чтобы подготовить Хильду к разговору с отцом. Вы, как никто другой, можете помочь ей понять, чем он болен и с чем она будет иметь дело, когда увидит его.
— Я все сделаю, миледи, — заверил он ее.
— Тогда ступайте, — велела она. — А я возьму быка за рога.
Комната Эльфгара была чуть больше монашеской кельи, стены прикрывали простые гобелены без рисунка. «Слепцу, — подумала она, — не нужны украшения». У противоположной стены располагалась занавешенная кровать с табуретами по обе стороны, на каждом из которых стояло по маленькому подносу с глиняной бутылью и чашкой. Единственное узкое окно с распахнутым настежь дубовым ставнем выходило во фруктовый сад, и душистый летний ветерок наполнял комнату ароматом зреющих яблок.
Шагнув в комнату, Эмма четко увидела изуродованное лицо на подушках в тени полога кровати. Перечеркнутые шрамами глазницы запали так глубоко, что голова Эльфгара напоминала череп, а белые волосы и борода лишь усиливали впечатление, что перед ней мертвец. Обложенный подушками и укутанный мехами, хотя день был довольно теплым, он не подал виду, что заметил ее появление в комнате. Эмме пришло в голову, что всю оставшуюся жизнь запах яблок будет воскрешать в ее памяти костлявое лицо, которое она видела сейчас перед собой.
— Благослови вас бог, Эльфгар, — поприветствовала она его. — Меня зовут Эмма.
Он ничего ей не ответил, и она глядела в лишенное глаз лицо со страхом. Кто мог бы сказать, спит этот человек или бодрствует? Подойдя к кровати, она пододвинула табурет поближе. Он громко скрипнул по полу, но Эльфгар по-прежнему оставался недвижим. Усевшись, Эмма уставилась на него. Она не знала, что еще сказать. Разговор окажется бессмысленным, если говорить будет только она.
— Я привезла сюда, в монастырь, вашу дочь Хильду, — заговорила она. — Она желает повидаться с вами. Но мне бы хотелось немного с вами побеседовать, прежде чем вы с ней встретитесь.
Она вгляделась в неподвижное лицо, в толстые прямые белые брови над рубцами, где когда-то были глаза, морщинистый лоб и щеки, в бледную сероватую кожу, в перекошенный на одну сторону рот. Это было лицо из ночного кошмара, и ее сердце сжалось от ужаса и жалости.
— Я знаю, что вы не желаете со мной говорить, — начала она и тут же замолчала, заметив, что уголок его губ исказила презрительная ухмылка.
— Вы тщеславно полагаете, что можете читать мои мысли?
Его голос был подобен скрежету камней друг о друга, а дыхание было затрудненным, словно невидимая рука сдавливала его горло. Однако и слова, хоть и были произнесены нечетко, и его язык ей были понятны. Язык этот представлял собой причудливую смесь английского с датским. Не это ли имел в виду настоятель, говоря, что они не всегда понимают Эльфгара? Для человека, которых не знает оба языка, его речь могла бы показаться набором бессмысленных гортанных слов.
— Я не могу читать ваши мысли, — ответила она ему по-датски. — Если бы могла, мне вовсе не было бы необходимости с вами говорить, не так ли?
