Комаров пожал ее — коротко, с достоинством, — еще раз кивнул и уселся на прежнее место.
— Э-э… — промямлил Кульков. — Вы… Я…
— Гнедко Валентин Валентинович, — пробасил один из мордоворотов, оказавшийся за спиной маленького хозяина. — Ад.
— Все, все! — оборвал его хозяин. Сунул руку в карман, вытащил какую-то красную книжечку и, раскрыв, протянул Кулькову, не выпуская из рук…
— «Администрация Президента», — Кульков произнес вслух священные слова и, подняв голову, посмотрел в лицо Валентина Валентиновича.
— Что? — быстро спросил тот. — Какие-то вопросы?
— Да… Нет… Собственно, по какому случаю?… Я извиняюсь… Как бы не готов…
— Вижу. Вижу, что не готов. Короче, так… — Валентин Валентинович посмотрел на часы. — У меня три минуты. Ты все понял?.. — Он взглянул на Кулькова, прожигая его насквозь взглядом своих маленьких острых глаз.
— Э-э-э…
— Ну, ребята…
Гнедко встал с кресла.
— В общем, делай, придурок, что он скажет!..
Гнедко махнул на Комарова рукой и, сделав к нему шаг, положил эту руку Геннадию на плечо:
— Когда меня нет, он здесь за все отвечает. Развалили всю систему, козлы!.. (Последнее относилось, судя по всему, уже к Кулькову.) Будешь выдрючиваться, мокрого места от тебя не останется!
— Да я… Да вы…
— С директором ты уже решил? — Теперь Гнедко смотрел на Гену. — Еще нет… Генеральным продюсером — Галину поставим.
— Хорошо…
Гнедко ловко на каблуках, повернулся к журналистке.
— Не пить в рабочее время! Будешь жить в Питере. Квартира. Машина. Охрана. Оклад — сами определите. Все… Гена, я тебе позвоню вечером. Нужно будет еще встретиться. Я в мэрию…
Гнедко и двое его телохранителей исчезли так же стремительно, как и появились.
— Я не понял… Гена… — Кульков полностью встал из-за стола и подошел вплотную к Комарову. — Чего это?
— Это? — Комаров слегка оттолкнул партийного лидера грудью. — Это — печальный факт, Сан Саныч. Что вы ни хрена сами делать не умеете. Просрали такое дело!..
— Да какое дело-то?
— С этим гребаным телеканалом! Тут ведь не одни только деньги. Тут гораздо больше… Да что я вам объясняю? Подписывайте бумаги быстро!
— Э, нет, погоди… Ну и что такого, что он из администрации президента?.. Да, может, у него и вовсе ксива поддельная! Мне нужно все равно согласовывать с товарищами…
— Подписывай, козел! — Теперь Комаров говорил уже совсем другим тоном.
Кульков почувствовал легкий холодок, пробежавший по позвоночнику.
— Что вы себе позволяете?
— Я?.. Тебе звонили из Москвы?
— Когда?
— Давно! Просили тебя присмотреть, что делается на этом телеканале?.. «Континенталь»… Это, дескать, твои дружки московские деньги на него давали… Ну? Говори — звонили?!
— Кажется, было что-то такое…
— Что-то такое… Пьянь! Еще в политику лезешь, урод!..
Гена говорил тихо, но Кулькову вдруг стало очень страшно. Слышалось Сан Санычу за этими почти шепотом произносимыми словами, как топают по тюремным коридорам тяжелые сапоги, как со скрипом запирается тяжелый замок на двери камеры, как, шаркая, подходят к нему уголовники…
— Так что я… Что я должен был делать-то?
— Ты только на митингах орать мастак… А работой заниматься другие должны? Это бизнес, придурок ты совковый! Бизнес! Это большие деньги! И за ними следить нужно! Ты же ими, мразь, пользуешься. Подписывай!
Гена наклонился вперед и задышал в лицо Кулькову.
Сан Саныч, преодолевая мелкую дрожь в коленях, подошел к столу и, почти не глядя, подмахнул несколько бумаг.
— Вот и молодец.
— Ну… Все-таки я должен товарищам сказать!
— Скажи, скажи… И вот это покажи. — Комаров положил на край стола видеокассету.
— Что это?
— Это тебе, сука, подарок на грядущее седьмое ноября… Все, пока. Я с тобой свяжусь.
— Да, но как… Если я покупаю… Мне надо как-то…
— Ничего тебе не надо! Сиди тихо и не рыпайся! Неужели ты думаешь, что тебя допустят какие-то вопросы решать? Пой свои партийные гимны — от тебя другого проку все равно нет… Понял?!
— Ну это мы еще посмотрим! — На Сан Саныча вдруг снова снизошло вдохновение, и он попытался выпятить грудь и посмотреть на Комарова так, чтобы тот понял: перед ним стоит вовсе не ровня ему, а народный избранник как-никак.
Комаров, однако, ничуть не испугался выпученных глаз Сан Саныча. Он улыбнулся и спокойно вымолвил:
— Посмотрим, посмотрим. А сначала, герой труда, посмотри кассетку… Поехали, Галя. У нас сегодня много дел. И нужно себя в порядок привести, а то я вчера, кажется, выпил лишнего…
Гена ловко спрятал бумаги в свой портфель, взял Ипатьеву под руку — и они быстро вышли из кабинета, оставив дверь открытой.
Через несколько секунд в «святая святых» заглянула Лена:
— Вам что-нибудь нужно, Сан Саныч?
— Нет, Леночка. Спасибо… Ничего… Там кто-нибудь есть?
— Там уже много народу, Сан Саныч… Насчет митинга пришли. Потом — с завода делегация. Еще — из банка…
— Пусть обождут… Через полчаса.
— Хорошо, Сан Саныч, я поняла.
Кульков подошел к двери и запер ее на ключ. Потом вставил кассету в видеомагнитофон, включил телевизор и нажал кнопку воспроизведения… По экрану побежали мерцающие полосы, потом наступила полная темнота, начавшая, однако, очень быстро рассеиваться — и Кульков понял, что видит перед собой русскую парную.
«Каким образом они туда камеру-то сунули? — успел удивиться он. — Она же на таком жару да в пару сломается!..»
То, что он увидел через секунду, выбило из его головы все посторонние мысли.
Сначала по экрану проскакали куда-то за пределы кадра две абсолютно голые девахи, худосочные и маленькие, словно школьницы из бедных семей. А вслед за ними появился собственной персоной и он, Кульков Александр Александрович — надежда и опора пенсионеров-отставников, вечно ратующий за нравственность и равноправие, вечно обвиняющий нынешние власти в растлении молодежи, в распущенности и забвении морали…
Кульков на экране оказался гораздо противнее Кулькова в жизни. Это удивило Сан Саныча. Его снимали довольно часто. Как правило, — спонтанно — на митингах, демонстрациях, при посещении им заводов и фабрик, при открытии различных объектов, связанных с культурой, — памятников, бюстов, при переименовании улиц или где-то еще. Давал он и интервью — с регулярностью раза три в два месяца. И уже привык видеть себя этаким мужественным, простоватым и сильным мужчиной.
