— Об этом решении он будет жалеть всю свою жизнь! Как он сможет уважать себя после этого? А если ты не можешь уважать себя…
В голосе отца послышался странный хрип, и его лицо в зеркале вдруг утратило всю свою красоту и в одночасье сделалось лицом настоящего старика. У Джулии сердце защемило от жалости, ей хотелось подбежать и обнять его. Он потер лицо ладонями, как обычно делал, когда приходил с работы усталый.
— Я просто не понимаю, Хейзел, я пытался, но, похоже, все без толку… — Тут он заметил Джулию и резко обернулся. — А ты что тут делаешь?
— Я попить пришла — совсем сжарилась на солнце…
— Сейчас не время, Джулия, могла бы попить из крана во дворе.
Джулия растерянно замерла, не зная, что ей делать — уйти или остаться.
— Тебе говорят, ступай на улицу!
Он шагнул вперед, его голубые глаза засверкали, и Джулия чуть не выронила корзину, с ужасом глядя, как все посыпалось из нее на пол — креветки, удочки, грузила и крючки.
— Видишь, что ты наделала!
Джулия, развернувшись, опрометью выскочила по ступенькам из дома и бросилась к закутку между красным жасмином и стеной. Забившись туда, съежившись на корточках посреди увядших цветов и раковин улиток, она обняла себя за колени и, раскачиваясь всем телом, горько заплакала.
Через час Пол ушел. Джулия видела, как он шел по лужайке к задней калитке. Чемодан у него в руке означал, что он возвращается в Брисбен. Она не побежала за ним — она осталась на месте, чувствуя, как кровь стучит в висках. Произошло что-то ужасное, но что именно — она не знала.
Прошло много времени, прежде чем Джулия выбралась из своего убежища. Папа заставил Пола уехать, накричал на нее и испортил все каникулы. Никогда она не простит ему этого.
Она зашла в дом с черного хода. Мама, с покрасневшим, опухшим лицом, была на кухне. Рыболовная корзина, снова собранная, стояла на столе, а рядом лежала несчастная порванная книжечка. Джулия прислушалась — отца, по-видимому, не было.
Мама смотрела в окно.
— Зачем Пол порвал эту книжку? — спросила Джулия.
— Что? — Мама обернулась. Ее голос был усталым и безжизненным. Она медленно развязала передник и сняла его через голову. — Это паспорт. Его порвал папа. Пол оформил себе британский паспорт. Он имеет на это право, так же как и ты, потому что папа родился в Англии. Я приготовлю нам чаю.
Джулия никогда не видела паспортов, но знала, что паспорт требуется, если едешь отдыхать в другую страну. Выходит, это и планировал Пол? Но тогда бы он обязательно рассказал об этом ей.
— Пол собирается куда-то уехать?
Мама взяла чайник.
— Не знаю, Джулия. Наверно, он собирался в Англию, но как он теперь поступит — я не знаю.
— Почему? — произнесла Джулия, свернув на подъездную аллею клиники. — Почему?
Она припарковалась в тени дерева, выключила двигатель и опустила голову на руль. Глупо снова возвращаться ко всему этому. Ведь больше двадцати лет прошло. Все это осталось в прошлом, вместе с Полом, мамой и папой. Пола не стало через два года после тех каникул, а мама с папой погибли пять лет назад — их сбила машина, когда они переходили дорогу по пути в магазинчик на углу. У них кончилось молоко, а водителя ослепило солнце, только и всего. Такова жизнь, и мечтать о том, чтобы прошлое изменилось, — пустая трата времени. У других людей в детстве тоже бывали трагедии, но они не терзают себя воспоминаниями двадцать лет. У них не подкатывает к горлу комок от такой мелочи, как обыкновенный паспорт.
Джулия открыла глаза и выпрямилась. У нее же уйма дел, важных дел, нужно сдать дом; вместо того чтобы взвинчивать себя и нестись сюда, ей следовало поехать на встречу с агентом… Ладно, раз уж приехала, пойдет и разыщет Дороти.
В прохладном вестибюле было пусто. В былое время клиника кишела медсестрами, пациентами, посетителями, но теперь она обслуживала только приходящих больных и в первую очередь занималась научными исследованиями и обучением. Дверь в старую часовню была открыта, и Джулия зашла внутрь. Пара монастырских витражей пережила все превратности судьбы, и натертый паркет возле двери сиял разноцветным узором. Вся обстановка часовни состояла из четырех деревянных скамей да акварели на дальней стене, которую когда-то написала сама Джулия, называлась она «Комната с женщиной и птицами». Женщина сидела за столом, исполосованным солнечными лучами, пробивавшимися сквозь приоткрытые жалюзи, и в игре света и тени размытыми пятнышками порхали проворные желтые птички.
Глядя теперь на свою картину, Джулия ощутила контраст между неподвижностью и покоем комнаты и женщины и стремительным движением птиц. Где-то там, в картине, скрывалась тайна. О чем она думала тогда, почти восемь лет тому назад, когда работала над этой картиной? О женщине в комнате, неподвижной и неизменной, и о времени, проносящемся мимо, как эти птицы.
— Мисс Трулав! — Одна из немолодых регистраторш остановилась в дверях. — Давненько вы к нам не заглядывали.
Когда Джулия поворачивалась, перед ней мелькнуло ее собственное отражение в стекле картины — высокая, стройная, в сборчатом полотняном платье, с рыжими волосами почти до пояса. Когда она впервые приехала сюда, ее волосы были острижены почти под ноль; она сама сделала это мамиными маникюрными ножницами, чтобы выглядеть так же мерзко, как она себя чувствовала.
— А, здравствуйте, — отозвалась она. — Дороти, то есть доктор Дженкинс у себя?
— Когда я в последний раз заглядывала в кабинет, ее там не было. Но я думаю, вы знаете, где ее искать.
Джулия спустилась по ступеням в сад и погрузилась в знакомое чувственное благоухание цветов и влажной, прогревшейся зелени. Там, впереди, она увидела Дороти в белой шляпе и сетке от пчел. Пчеловодство много лет было ее хобби. Она походила на призрачную невесту.
— Привет! — окликнула ее Джулия.
Откинув с лица сетку, женщина склонила голову набок:
— Та-ак… Кто тут к нам пожаловал?
Точно так же она поздоровалась с Джулией, когда они впервые встретились двадцать лет назад. Джулия сидела сгорбившись под деревом, а женщина в строгой белой рубашке и серых брюках подошла к ней через лужайку, посмотрела на нее сверху и сказала:
— Та-ак… Кто тут к нам пожаловал?
— Психопатка, — ответила Джулия, — чокнутая, извращенка, слабоумная, потаскушка…
Женщина улыбнулась и, развернувшись на каблуках, ушла, а через несколько минут вернулась с альбомом и карандашами.
— Нас не должны видеть сидящими без дела, — сообщила она. — Поэтому пока я сижу тут и любуюсь садом, ты попробуй-ка нарисовать меня.
Джулия настолько опешила, что подчинилась. Тогда-то все и началось. Люди думали, что она шутила, когда говорила, что стала художником благодаря психической болезни, но это была правда.
Дороти улыбнулась.
