Визиты Виржинии становились все чаще, и настало время, когда в редкий день она не проводила часть своего времени рядом с ним. Понемногу он окреп, но его выздоровление шло медленно и мучительно. Однажды вечером, казалось, он чувствовал себя несколько лучше; вокруг его постели собрались Агнес со своим возлюбленным, герцог, Виржиния и ее родители. В первый раз он попросил сестру рассказать, как ей удалось избежать действия яда, который ее заставили выпить на глазах у сестры Урсулы. Боясь ему напомнить об обстоятельствах, при которых погибла Антония, она до сих пор скрывала от него историю своих страданий. Теперь, когда он сам завел разговор на эту тему, она подумала, что рассказ о ее несчастьях смог бы, пожалуй, отвлечь его от тех мыслей, которые постоянно занимали его, и она тут же согласилась рассказать ему то, о чем он просил. Остальные уже слышали эту историю раньше, но интерес, который все присутствующие испытывали к героине, заставил их выслушать ее снова. Они присоединились к просьбе Лоренцо, и Агнес начала свой рассказ.
Сначала она поведала о том, как была раскрыта в часовне монастыря ее тайна, о злопамятности аббатисы и о той ночной сцене, неожиданным свидетелем которой оказалась сестра Урсула. Хотя монашка уже описала все происшедшее тогда, Агнес снова вернулась к той ночи и во всех деталях, подробно рассказала об этой сцене. После чего она продолжала свое повествование таким образом:
ОКОНЧАНИЕ ИСТОРИИ АГНЕС ДЕ МЕДИНА
Моей предполагаемой смерти предшествовала ужасная агония. Эти минуты, которые я считала последними, стали еще более горькими из-за уверений аббатисы, что я не смогу избежать приговора; и когда мои глаза закрылись, я еще слышала ее яростный голос: она продолжала осыпать меня упреками за мою ошибку. Ужас этой ситуации — когда со смертного ложа изгоняется всякая надежда и от сна я должна пробудиться только для того, чтобы стать добычей пламени и фурий, — был слишком велик, и я не могу описать его.
Когда я вернулась к жизни, душа моя была еще под впечатлением этих страшных образов, и я со страхом осмотрелась вокруг, опасаясь увидеть перед собой посланцев Божьей кары. В течение первого часа мои чувства были так возбуждены, а в мозгу царил такой хаос, что я напрасно старалась привести в какой-то порядок странные видения, которые смутно проходили передо мной; когда я пыталась встать, голова отказывалась мне служить, все вокруг кружилось, и я вновь падала на свое ложе. Ослабевшие и полуослепшие, мои глаза были неспособны разглядеть лучик лампы, который трепетал прямо передо мной; я вынуждена была их снова закрыть и оставаться неподвижной в той же позе.
Прошло достаточно много времени, прежде чем я окончательно пришла в себя и смогла рассмотреть то, что меня окружало.
Понемногу ледяной холод подземелья и прекращение действия микстуры, которую меня заставили выпить, окончательно меня разбудили; каким же ужасным и жестоким было это пробуждение, пронзившее меня, словно удар холодного лезвия: я обнаружила, что меня, живую, опустили в могилу. Конечно, я чувствовала над собой какое-то пространство, видела проникающий откуда-то свет; но, ужасно стиснутая стенками, границы которых я чувствовала со всех сторон, я не осмеливалась пошевельнуться из страха обнаружить тщетность всех моих усилий. Какой-то рефлекс заставил меня наконец поднять голову. Я разглядела ткань, на которой покоились недавно увядшие полевые цветы. У меня на груди лежало маленькое деревянное распятие и четки с крупными бусинами, которые обвивались вокруг перекладины распятия. Остатки действия яда полностью рассеялись, я вновь обрела ясный ум и прежние силы. Я поднялась со своего ложа, и голова, к моему ужасу, уперлась в решетку, закрывающую мою могилу. Но в этот же момент я с безумной радостью почувствовала, что она поддается, она не была закреплена. Руками я прислонила решетку к одной стороне гроба и высунулась наружу. Мне в нос ударил смрадный, удушливый воздух. Тем не менее я решила сразу же подняться и протянула вперед руку. Она наткнулась на что-то ноздреватое, мягкое. Я взяла это и поднесла к лучу света. Боже всемогущий, меня охватил ужас, по всему телу прошли судороги, когда я увидела, что это была человеческая голова, причем голова, которую можно было узнать, несмотря на ее состояние; она была уже полусгнившей, полной кишащих в ней червей, но я все же смогла узнать в ней одну из монашек, умершую за несколько месяцев до этого. Я мгновенно отбросила ее от себя как можно дальше и без чувств рухнула в свой гроб.
Когда я вновь пришла в себя, я принялась обдумывать свое ужасное положение; то обстоятельство, что решетка легко открывалась, давало пищу моему воображению: что если ее оставили свободной специально, что если этим хотели мне дать возможность убежать? С помощью неровностей в стене, камни которой были уложены довольно грубо, перебираясь с одного выступа на другой, я выбралась из гроба. Огляделась: слабый дневной свет, проникающий через щели стен то тут, то там, вместе с мрачным огоньком лампы, подвешенной к своду на железной цепи, позволили мне рассмотреть все пространство склепа, в середине которого я находилась. Множество гробов, точно таких же, как тот, что я только что покинула, стояли рядами один за другим по обе стороны главного прохода. Я наклонилась над некоторыми из них, и они показались мне странно глубокими. Со всех сторон располагались эмблемы смерти: черепа, плечи, руки и другие останки скелетов, обломки которых устилали землю. В изголовье каждой могилы было установлено большое распятие, а в одном углу я смогла разглядеть деревянную статую Святой Клары. Сначала я не обратила никакого внимания на эти предметы; почти с самого начала мой взгляд был прикован к двери, единственному выходу из склепа, и я быстро завернулась в саван и побежала к ней; резким толчком я попыталась ее открыть, но к своему невыразимому ужасу почувствовала, что она заперта снаружи.
Тогда в первый раз я почувствовала себя мертвой и поняла, что, не имея никакой возможности дать знать о своем существовании, я приговорена к смерти от голода. При этой мысли меня охватило жуткое отчаяние, и не только за себя, но и за невинное создание, которое я постоянно чувствовала под сердцем. Меня продолжала преследовать мысль о той отраве, которую я выпила, и я думала, что поняла: аббатиса, небрежно выбрав жидкость, которую потом меня заставили выпить, вместо яда дала мне очень сильный наркотик. Я увидела в этом обстоятельстве неожиданный шанс для спасения. Для меня, забытой, может быть, еще откроется выход, и с этой мыслью я снова попыталась открыть дверь, но она не поддавалась никаким моим усилиям. Я собралась с силами и так громко, как только могла, стала кричать и звать на помощь. Я находилась слишком далеко, чтобы быть услышанной. Никакой дружеский голос не ответил мне. Глубокая зловещая тишина царила в склепе, и я потеряла надежду выбраться на свободу. Начинало сказываться долгое отсутствие еды. Муки голода были самыми мучительными и невыносимыми; казалось, они усиливаются с каждым часом. Я бросалась на землю и начинала кататься, потеряв голову от отчаяния, потом, поднявшись, возвращалась к двери, пытаясь силой открыть ее, и вновь начинала звать на помощь, — все было бесполезно. Часто я была на грани отчаяния, решала удариться виском об угол какого-нибудь памятника, разбить себе голову и таким образом положить конец своим мукам, но память о моем ребенке брала верх над моим решением; я боялась сделать то, что станет опасным для его жизни так же, как для моей: тогда я стала изливать свою боль в жалобах и яростных криках; и, снова ослабев, я уселась, молчаливая и угрюмая, на ногу статуи Святой Клары, скрестив руки и отдавшись во власть мрачного состояния безысходности. Так прошло несколько жестоких часов. Смерть приближалась большими шагами, и я ждала, что каждый новый миг станет последним. Внезапно мой взгляд остановился на соседней могиле: на ней стояла корзинка, которую я раньше не замечала; я поднялась, побежала к ней так быстро, как позволяло мое изнуренное тело. С какой поспешностью я схватила корзинку, когда увидела в ней кусок грубого хлеба и бутылочку с водой.
