Я готова была вернуться в кабинет, забиться в сейф и захлопнуть дверцу, но зоркий глаз Нейта меня заметил.
— Джо, ты ли это?! — воскликнул он, тщетно стараясь спрятать веселость под фальшивой заботой.
Я расправила плечи, вскинула голову и гордо, как Мария Антуанетта на эшафот, зашагала к выходу. Хотя я всячески старалась проигнорировать эту парочку, как пустое место, от меня не укрылось мимолетное выражение злорадства на красивом лице Моники. Отчасти это можно было понять — во время нашей последней встречи я публично плеснула в это лицо шампанским.
— Тебя можно поздравить, Джо, — заметил Нейт. — Выручила за свое ожерелье почти целый миллион. Везет же некоторым!
— Мы при этом были, — сказала Моника сладким, как патока, голосом. — Кстати, как раз поэтому мы и здесь. Когда ожерелье уплыло у меня из рук, Нейт пообещал отчасти возместить потерю.
Она держалась так, словно инцидента в моей бывшей квартире вообще не было. Я со своей стороны упорно не разжимала губ.
— Видела бы ты, как яростно я торговалась! И все равно проиграла, — продолжала Моника, словно я не шагала мимо без единого слова. — Поначалу я собиралась дать миллион — нет, правда, все знают! Нейт может подтвердить. Ведь так, Нейт? Но в ходе торгов мне пришло в голову, что кто-то еще может желать это ожерелье так же сильно, как и я. По натуре я великодушна, вот и решила уступить. Пусть человек порадуется! Хотелось бы только знать, кто он.
Последнюю фразу Моника произнесла так, чтобы стало ясно: она отлично это знает. До сих пор не могу сказать, как она разнюхала. Вопреки заверениям Джерри он мог сболтнуть. Да и Чарли мог — разве все мы не люди? В Нью-Йорке, если хочешь удержать что-то в секрете, нельзя делиться мыслями ни с единой живой душой. Даже с самим собой, так, на всякий случай. Иначе все рано или поздно выплывет наружу.
Когда я добралась до выхода, пришлось ждать, пока охранник нажмет кнопку. Под гудение зуммера я шагнула вперед, в стеклянную клетку между дверями.
— Всего хорошего! — крикнул вслед Нейт.
Зуммер загудел вторично, и я оказалась на улице. К счастью, пока еще в буквальном смысле слова. Надолго ли?
«Не спрашивай, по ком гудит зуммер. Он гудит по тебе!»
Глава 26
После нескольких попыток я наконец сумела поймать Чарли по телефону. Надо признать, он был более озадачен, чем раздосадован тем, что наш план пошел вкривь и вкось.
— Будем считать, что мы подорвались на собственной мине. Или сами себе пернули в нос, — сказал он задумчиво.
— Что ты собираешься делать?
— А что я могу?
— Можешь отказаться от покупки, и тогда они предложат ожерелье Монике как следующему претенденту.
— Не пойдет. Это не в моих привычках.
— В таком случае тебе придется внести деньги, — пролепетала я, изнемогая от смущения. — Ожерелье побудет у тебя, пока я его не выкуплю.
— Невозможно! Я не могу держать его у себя! Забери его, ради Бога! Что, если Джун узнает? — Я впервые расслышала в бесцветном голосе Чарли панику.
— Не волнуйся, как только заплатишь, я его у тебя с радостью заберу. Придется какое-то время подождать, но потом я верну тебе деньги — за вычетом налога и комиссионных, конечно. Увы, эту сумму я буду тебе должна. Не знаю, сколько именно, но в пределах… м-м… двухсот тысяч.
— Хорошо.
Равнодушие Чарли заставило меня усомниться в том, понимает ли он, во что влип.
— Послушай, давай разберемся! Ты вполне отдаешь себе отчет в том, что даже после выплаты я все еще буду тебе должна почти четверть миллиона долларов? — переспросила я.
— Мне бывали должны и больше. Расплатишься, когда придет корабль с товаром.
— Корабль? — Я поразмыслила. — Мой корабль — «Андреа Дориа». Сам знаешь, что с ним стало.
Неудачная авантюра заставила меня проникнуться к Чарли Каану уважением. Он не только был хладнокровен под обстрелом, но еще и щедр. Получив ожерелье назад, я приободрилась. О таких говорят: «Без гроша, но в брильянтах».
Разумеется, вскоре все уже знали, кто торговался с Моникой. Выплыло и то, что Чарли вернул ожерелье мне. Что делать, Нью-Йорк! Здесь тайну сохранить невозможно. Этим, однако, дело не ограничилось. Пошли слухи, что я втянула Чарли в аферу, чтобы поквитаться с Моникой, и на сей раз в них было больше правды, чем когда бы то ни было. Сплетни не замедлили дойти до Джун, а та позвонила мне, категорически требуя подтвердить или опровергнуть их. Поскольку речь шла о вещах незаконных, я сказала, что посоветовала Чарли сделать ей подарок, но он впоследствии передумал — вот почему я снова при ожерелье. Джун не поверила ни единому слову, но сочла за лучшее не настаивать, зная, что в случае чего Чарли не поздоровится. Мы с ним твердо придерживались версии с подарком жене. Хотя все знали, что это не так, доказательств не было.
То, что обошлось без официального обвинения, помогло Чарли, но не мне. На моем имени появилось еще одно пятно. Помимо шалостей с законом, мне ставили в вину вульгарное, недостойное нашего круга поведение.
К сожалению, вместо того чтобы взяться наконец за ум, я снова приписала неудачу проискам Моники.
Так или иначе, процесс шел. Начало ему положили обвинения Дентов, а история с шампанским дала новый толчок. Но окончательно моя репутация рухнула после аукциона, который знающие люди назвали второй аферой с ожерельем. Доверие ко мне трещало по всем швам. Прежде я вызывала в основном сочувствие, теперь — подозрение. Со светской жизнью было покончено: меня уже не приглашали даже на те мероприятия, за которые платишь сам.
Помнится, в прежние времена я наслаждалась ролью зрителя на великом спектакле светской жизни, потом оказалась среди актеров, а теперь и вовсе сошла со сцены. Я была должна деньги Чарли Каану, Налоговому управлению, двум мастерским, трем домам ткани, нескольким адвокатам, не говоря уже об остатке долга Муниципальному музею, который я все же надеялась когда-нибудь выплатить. Ожерелье оставалось у меня, но теперь его нельзя было продать даже за десятую часть стоимости — аукционы списали его со счетов как «гиблое», то есть бесперспективное. Мой счастливый талисман, мой символ обзавелся каиновой печатью.
Теперь я постоянно ощущала близкое присутствие акулы по имени Нищета. Она сужала круги, а мне уже негде было искать помощи. Загнанная в угол кредиторами, выброшенная за пределы прежнего круга, я окончательно перешла в ранг людей без будущего.
В 1886 году лорд Гауэр писал о Марии Антуанетте: «Драгоценная руда ее натуры таилась под слоем суетного. Горнило страданий очистило ее и открыло миру одно из самых чутких сердец и одну из самых отважных душ в истории мира».
Что ж, думала я, волей-неволей придется познать драгоценную руду своей натуры. К несчастью, руда эта оказалась не самой богатой.
Для начала я позвонила Требору Беллини и напрямую спросила, не желает ли он взять меня ассистенткой. Он рассыпался в благодарностях, но отказал под предлогом, что это будет стеснять клиентов.
