– Почему?
– Потому что он нормальный отец, вообще очень нормальный человек. Я видел, как он был счастлив вначале – ну, когда мать еще ни о чем не догадывалась. Я видел, как он летает. Я за всю жизнь никогда его таким счастливым не видел. Это трудно объяснить. Иногда я понимал, что та женщина звонит ему. Он никогда с ней не разговаривал, когда был дома, но когда мы с ним оставались одни, то текстовал ей, то она ему звонила. Думал, я не понимаю или внимания не обращаю. Да у него лицо озарялось, голос менялся, брови наверх от счастья ехали. Я никогда не слышал, чтобы он так с матерью разговаривал. Он сам стал как-то сильнее, успешнее, у него на работе все стало так круто. Ничего не боялся. А бывало и по-другому: заглянешь к нему в кабинет поздно ночью, а он перед компьютером сидит весь черный, в мыслях. Либо они поссорились, либо он думал даже, не уйти ли ему от матери, – не знаю. Не спрашивал, а так хотелось подойти и сказать: «Пап, ты делай как тебе лучше, не обращай ни на кого внимания». Но духу не хватало.
– Ты думаешь, он хотел уйти?
– Мне кажется, он был очень близок к этому.
– И что ты по этому поводу думал?
– Ну, мать жалко, конечно, я это уже сказал. Но у них обычный брак, не хуже, не лучше, чем у остальных. А тут я видел, что он может быть по-настоящему счастливым. Если бы вы его сами видели, поняли бы, что я имею в виду. Если бы он ушел, это был бы поступок. Я часто по ночам лежал без сна и думал: «Хоть бы отец набрался смелости это сделать». Даже не потому, что видел, как он счастлив. Но если это было для него важно, почему он так и не набрался смелости? Ведь он был бы другим человеком. Потом, когда мама начала его ломать, я думал, что теперь ему даже легче хлопнуть дверью. В сущности, чем они были друг для друга? Да ничем. Жили как все. Просто чувство долга и боязнь что-то изменить. Мать по-любому счастлива не будет, что бы он ни делал. Я страдал из-за того, что он отказался от чего-то важного для себя, причем, как я считаю, без причин. А уж он-то… Когда отец с той женщиной расстался, я тоже сразу это понял. Сказать «он был убит» – это все не то. Он был жалкий, вот что ужасно. И виноватый. Как человек, сделавший что-то непоправимое, убил там, например. Только убил-то он себя. И он это понимал. А потом страдал не меньше полугода. Ходил нервный, злой все время, срывался на всех и больше всех на меня. На мать, видно, как-то было стыдно. Ругает меня, а сам глаза прячет. Понимает: я вижу, что причина в чем-то другом, а может, вообще о чем-то догадываюсь. И злится на меня еще больше. И я опять не спал и думал, ну вот на фига мне все это. Мне-то за что?
– Ну что, он так сильно на тебе это все вымещал?
– Да вы опять ничего не поняли. У меня мог бы быть счастливый отец, а вместо этого в дом вернулся сломленный человек. Ну, потом он как-то распрямился, конечно. Недавно в частный сектор перешел, но все равно это не жизнь. Делают с матерью вид, что все у них в порядке, а самим друг на друга наплевать, а я должен к ним приходить и на все это любоваться. Так хоть бы один родитель стал человеком. А потом, где-то с полгода спустя, он пришел ко мне в квартиру, говорит: «У тебя выпить есть»? А у них дома всегда есть выпивка, я знаю. «Ну, есть», – говорю. Он виски плеснул, выпил и пошел на балкон курить. Так видно было, что его крутило. Он ходил по балкону и курил. Я ему: «Пап, случилось что-нибудь?», а он мне: «Нет, пожалуй, просто я сегодня узнал, что один человек, который мне был дорог, уехал надолго, а может, навсегда. За границу. Ну, пусть будет там счастлива без меня». Представляете? Так и сказал. А лицо такое было, я даже описать не могу. Он улыбался и говорил, что вообще-то так зашел, меня проведать. Ему хотелось, чтоб я просто рядом с ним постоял. Он даже меня обнял, хотя у нас это было не принято. А потом мать вышла на их балкон – у нас дома-то рядом, и как заорет: «Виктор, ты сказал, что на минутку, а уже ужин. Сколько мне еще дожидаться?!» Ну, он и ушел тут же. И вот так он теперь будет до самой смерти жить. Вот скажите мне, чего тут хорошего?
– Прости, – сказала Анна невпопад. Ее руки тряслись, с трудом выуживая из пачки сигарету.
Она только что услышала историю Виктора, рассказанную его сыном. Анна впервые узнала, что бывает такое: дети боятся не того, что отец уйдет от матери, а что ему не достанет смелости сделать это. Она многое узнала…
– Мне так с тобой интересно разговаривать. Знаешь, почему?
– Потому что клево, что я смог дать совет. У вас такой же «нормальный» брак, как у всех. Не меняйте ничего, если это не любовь. А если любовь, то меняйте, не раздумывая и никого не слушая.
– Я обещаю, что обязательно подумаю над тем, что ты сказал.
– Ну, так все говорят. Но вы классная. Мне хочется, чтобы у вас все было хорошо. Ну, я разболтался. Дайте мне адрес, я что-нибудь напишу, может быть.
– Конечно, вот. Или когда опять захочется поговорить с незнакомкой.
– Я бы отцу хотел рассказать про вас. Я смотрел и думал: «Неужели и эта женщина может скандалить дома, кричать: „Я тут тебя уже три часа жду!“ Вы другая какая-то. Я нашим ребятам про вас расскажу. А у вас есть дети?
– Есть сын, чуть постарше тебя.
– Ну да, я уже спрашивал. Ладно, пошел собираться. Слава богу, завтра в Москву.
Анна смотрела, как сын Виктора уходит от нее вдоль по Курфюрстендамм. Как он сказал? «Не меняй ничего, если это не любовь». Не велика мудрость, конечно, но сыну Виктора было хорошо с ней. А ей с ним.
Глава 3
– Хельмут, как было все замечательно. Берлин действительно сказочный город. А Зюльт… Всё, просто всё великолепно. Я так отдохнула. Даже по работе соскучилась.
– У тебя получился очень насыщенный отпуск, моя маленькая принцесса. Но нам надо будет найти какой-то более правильный формат на будущее. Мне было тоскливо, пока ты была в Америке, а я сидел один в Берлине. Так не должно быть. Мы все-таки муж и жена.
– Хельмут, я к сыну ездила. Как это «не должно быть»? Я и на Рождество поеду с ними на лыжах кататься. Хочешь, поезжай с нами, в мою «расширенную семью».
– Не шути так. На Рождество! Рождество – это святое, это дом. Ты же не оставишь меня на Рождество одного. Опять?
– Что опять? Как будто я только и делаю, что оставляю тебя одного. Я поняла про Рождество. Значит, поеду либо сразу после, либо сразу после Нового года. Но я же не могу не поехать вообще. Для них ведь это тоже праздник. Это наша семейная традиция уже много лет, и Борис ждет весь год, когда он с матерью поедет кататься. Он не хозяин своему времени, как мы с тобой, и может отдохнуть только во время Рождества. И для нас нет лучшего способа общаться друг с другом, как на лыжах.
– А я где во всех этих доводах? Ты обо мне подумала?
– Так я же все время практически с тобой.
– Но ты каждое Рождество будешь меня бросать, ты только что сказала это. Какая же это семья?
– Schatz, ну не надо так. Зачем мы вообще в таких понятиях говорим. «Всегда», «навеки». Мы что, правила пишем? Я же тебе сказала, можно будет как-то устроить, что я половину зимних каникул буду там, а половину – с тобой. Может, ты с нами когда-то захочешь поехать…
