На столе стояло зеркало, подаренное Дориану много лет назадлордом Генри, и белорукие купидоны по-прежнему резвились на его раме, покрытойискусной резьбой. Дориан взял его в руки, — совсем как в ту страшную ночь,когда он впервые заметил перемену в роковом портрете, — и устремил на егоблестящую поверхность блуждающий взор, затуманенный слезами. Однажды кто-то, добезумия любивший его, написал ему письмо, кончавшееся такими словами: «Мир сталиным, потому что в него пришли вы, созданный из слоновой кости и золота. Изгибваших губ переделает заново историю мира». Эти идолопоклоннические словавспомнились сейчас Дориану, и он много раз повторил их про себя. Но в следующуюминуту ему стала противна собственная красота, и, швырнув зеркало на пол, онраздавил его каблуком на серебряные осколки. Эта красота его погубила, красотаи вечная молодость, которую он себе вымолил! Если бы не они, его жизнь была бычиста. Красота оказалась только маской, молодость — насмешкой. Что такоемолодость в лучшем случае? Время незрелости, наивности, время поверхностныхвпечатлений и нездоровых помыслов. Зачем ему было носить ее наряд? Да,молодость его погубила.
Лучше не думать о прошлом. Ведь ничего теперь не изменишь.Надо подумать о будущем. Джеймс Вэйн лежит в безымянной могиле на кладбище вСелби. Алан Кэмпбел застрелился ночью в лаборатории и не выдал тайны, которуюему против воли пришлось узнать. Толки об исчезновении Бэзила Холлуорда скоропрекратятся, волнение уляжется — оно уже идет на убыль. Значит, никакаяопасность ему больше не грозит. И вовсе не смерть Бэзила Холлуорда мучила иугнетала Дориана, а смерть его собственной души, мертвой души в живом теле.Бэзил написал портрет, который испортил ему жизнь, — и Дориан не мог проститьему этого. Ведь всему виной портрет! Кроме того, Бэзил наговорил емунедопустимых вещей, и он стерпел это… А убийство? Убийство он совершил в минутубезумия. Алан Кэмпбел? Что из того, что Алан покончил с собой? Это его личноедело, такова была его воля. При чем же здесь он, Дориан?
Новая жизнь! Жизнь, начатая сначала, — вот чего хотел Дориан,вот к чему стремился. И уверял себя, что она уже началась. Во всяком случае, онпощадил невинную девушку. И никогда больше не будет соблазнять невинных. Онбудет жить честно.
Вспомнив о Гетти Мертон, он подумал: а пожалуй, портрет взапертой комнате уже изменился к лучшему? Да, да, наверное, он уже не такстрашен, как был. И если жизнь его, Дориана, станет чистой, то, быть может,всякий след пороков и страстей изгладится с лица портрета? А вдруг эти следыуже и сейчас исчезли? Надо пойти взглянуть.
Он взял со стола лампу и тихонько пошел наверх. Когда онотпирал дверь, радостная улыбка пробежала по его удивительно молодому лицу иосталась на губах. Да, он станет другим человеком, и этот мерзкий портрет,который приходится теперь прятать от всех, не будет больше держать его встрахе. Он чувствовал, что с души наконец свалилась страшная тяжесть.
Он вошел, тихо ступая, запер за собой дверь, как всегда, исорвал с портрета пурпурное покрывало. Крик возмущения и боли вырвался у него.Никакой перемены! Только в выражении глаз было теперь что-то хитрое, да губыкривила лицемерная усмешка. Человек на портрете был все так же отвратителен,отвратительнее прежнего, и красная влага на его руке казалась еще ярче, ещеболее была похожа на свежепролитую кровь. Дориан задрожал. Значит, толькопустое тщеславие побудило его совершить единственное в его жизни доброе дело?Или жажда новых ощущений, как с ироническим смехом намекнул лорд Генри? Илистремление порисоваться, которое иногда толкает нас на поступки благороднее нассамих? Или все это вместе? А почему кровавое пятно стало больше? Онорасползлось по морщинистым пальцам, распространялось подобно какой-то страшнойболезни… Кровь была и на ногах портрета — не капала ли она с руки? Она была ина другой руке, той, которая не держала ножа, убившего Бэзила. Что же делать?Значит, ему следует сознаться в убийстве? Сознаться? Отдаться в руки полиции,пойти на смерть?
Дориан рассмеялся. Какая дикая мысль! Да если он исознается, кто ему поверит? Нигде не осталось следов, все вещи убитогоуничтожены, — он, Дориан, собственноручно сжег все, что оставалось внизу, вбиблиотеке. Люди решат, что он сошел с ума. И, если он будет упорно обвинятьсебя, его запрут в сумасшедший дом… Но ведь долг велит сознаться, покаятьсяперед всеми, понести публичное наказание, публичный позор. Есть бог, и онтребует, чтобы человек исповедовался в грехах своих перед небом и землей. Иничто не очистит его, Дориана, пока он не сознается в своем преступлении…Преступлении? Он пожал плечами. Смерть Бэзила Холлуорда утратила в его глазахвсякое значение. Он думал о Гетти Мертон. Нет, этот портрет, это зеркало егодуши, лжет! Самолюбование? Любопытство? Лицемерие? Неужели ничего, кроме этихчувств, не было в его самоотречении? Неправда, было нечто большее! По крайнеймере, так ему казалось. Но кто знает?..
Нет, ничего другого не было. Он пощадил Гетти только изтщеславия. В своем лицемерии надел маску добродетели. Из любопытства попробовалпоступить самоотверженно. Сейчас он это ясно понимал.
А это убийство? Что же, оно так и будет его преследовать всюжизнь? Неужели прошлое будет вечно тяготеть над ним? Может, в самом делесознаться?.. Нет, ни за что! Против него есть только одна-единственная — и тослабая — улика: портрет. Так надо уничтожить его! И зачем было так долго егохранить? Прежде ему нравилось наблюдать, как портрет вместо него старится идурнеет, но в последнее время он и этого удовольствия не испытывает. Портрет недает ему спокойно спать по ночам. И, уезжая из Лондона, он все время боится,как бы в его отсутствие чужой глаз не подсмотрел его тайну. Мысль о портретеотравила ему не одну минуту радости, омрачила меланхолией даже его страсти.Портрет этот — как бы его совесть. Да, совесть. И надо его уничтожить.
Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил БэзилаХоллуорда. Он не раз чистил этот нож, и на нем не осталось ни пятнышка, он таки сверкал. Этот нож убил художника — так пусть же он сейчас убьет и еготворение, и все, что с ним связано. Он убьет прошлое, и, когда прошлое умрет, ДорианГрей будет свободен! Он покончит со сверхъестественной жизнью души в портрете,и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретет покой.
Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.
Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого.Этот крик смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испугевыбежали из своих комнат. А два джентльмена, проходившие на площади,остановились и посмотрели на верхние окна большого дома, откуда донесся крик.Потом пошли искать полисмена и, встретив его, привели к дому. Полисменнесколько раз позвонил, но на звонок никто не вышел. Во всем доме было темно,светилось только одно окно наверху. Подождав немного полисмен отошел от двери изанял наблюдательный пост на соседнем крыльце.
