а может, от того и другого, все вместе навалилось.
– Припомни, Тимофей Силыч, может быть, этот пацан, как его звали-то?
– Федором! А фамилию ему присвоили по вопросу – чей? Ну а чей? Бабкин!
– Понятно! Так вот, может, этот Федор Бабкин объявлялся здесь после смерти старухи?
– Точно не могу сказать, но что-то было, кто-то приезжал. После старухи какой-никакой домишко остался…
– Так кто приезжал?
– Ну, мужчина какой-то…
– Может, это и был пропавший Федор?
– Спорить не буду, может, и он, а может, и не он. – Судя по всему, у старосты на все вопросы был один ответ: «Может, да, а может, нет!» – А с другой стороны, какой прок чужому человеку сюда приезжать? Наверное, это Федор приезжал…
– Но ты с ним не встречался?
– А мне, прошу прощения, какая с того радость? С каждым сюда прибывшим не навстречаешься, да и не мое это дело. – Вяло махнул рукой староста. – Просто слухи ходили, будто кто-то приезжал, на кладбище ходил, просил мужика какого-то могилку поправить. Это было!
– А чью могилку поправить?
– Так известно чью – старухину, у которой Федор жил.
– А вот ты говорил, что после старухи домишко остался. В нем кто-нибудь живет?
– Да кто в нем жить-то будет! Он не сегодня завтра рассыплется. Пустой этот дом, стоит заколоченный, все там уже травой и мхами поросло.
– А можно нам на этот домик взглянуть?
Староста замешкался с ответом, мелькнуло у него в глазах нечто настораживающее. Повисла тишина, но ненадолго, Тимофей Силыч мотнул головой:
– А чего же нельзя, можно. Вас, что же, проводить туда?
– Это далеко?
– Да нет, тут рукой подать. Сейчас я старуху свою упрежу, что со двора пошел, чтобы она здесь поглядывала…
– На что поглядывала?
– Да вы знаете, смешно сказать, но поворовывают тут у нас, только зазевайся…
– А отчего же тогда собаку не заведете?
– Да шут его знает, как-то в голову не приходило. А может, и ваша правда, собаку завести, а то и две…
– Ну ладно, иди, предупреждай, а мы тебя здесь подождем! – оборвал старосту начальник сыскной.
– Вы это, стулья хочу в дом унести, а то мало ли…
Сыщики встали и пошли к калитке.
– Что-то мне кажется, староста ерунду говорит по поводу краж! – заметил Кочкин после того, как они с Фомой Фомичом вышли на улицу.
– Да, может быть, это ерунда, а может быть, и нет, сейчас посмотрим.
Через несколько минут староста вышел из дому и, чуть прихрамывая, пересек двор. На нем была уже новая фуражка с блестящим лаковым козырьком, сюртук синего цвета и домотканые темные штаны, на ногах сапоги.
– Только быстро я идти не смогу, нога больная…
– А что у тебя с ногой? Когда в дом шел, я заметил, ты не хромал, а сейчас хромаешь!
– Да вот привязалась пятошная шпора, то болит, то не болит. С утра так хорошо себя чувствовал, думал, весь день весело пройдет, так нет же, объявилась…
– К врачу ходил?
– Ходил, а что толку? Да у нас тут и нету врача, только фельдшер. Посмотрел, что-то сказал непонятное. Велел ногу туго, так, чтобы до крика, так и сказал – до крика, пеленать, вот и все лечение…
– А что же у вас в Шаповалово, кроме фельдшера, никого нет, бабки какой?
– Нету у нас бабки, – вздохнул староста.
– Ну, тогда тебе нужно в Сорокопут, к Манефе…
– Вот уж нет, к этой Манефе я не поеду, увольте! – в голосе старосты явилась жесткость, которой до этого сыщики не слышали.
– Ты ее, что же, знаешь?
– Да кто ее не знает, отравительницу? Она столько людей на тот свет спровадила, что сказать страшно…
– А ты откуда знаешь?
– Да откуда? Опять же по слухам, люди говорят…
– Может, врут люди твои?
– Может, и врут, только какой в том резон, врать? Скорее всего, это правда! Люди, они ведь тоже зря болтать не станут. Про кого другого такого же не болтают.
– Ну, если это правда, то почему Манефа до сих пор не сидит в тюрьме, а продолжает воле радоваться?
– Да боятся ее все! Кто на нее пойдет жаловаться? Она же потом этого жалобщика со свету сживет, а еще хуже, она на все потомство заклятие наложит. Она это, я точно знаю, может. Нет, пусть уж лучше нога болит, чем к ней идти. Лучше сразу душу черту продать, а к ней идти – это то же самое…
Так, неспешно, следуя за волочащим ногу старостой, сыщики добрались до совсем ветхого жилища с заколоченными окнами и покосившимися стенами. Однако начальнику сыскной показалось, что домишко, несмотря на его убогость и ветхость, а также на заколоченные окна, не такой уж и нежилой, как об этом говорил староста. Кто-то здесь все же проживал, тропинка к дому была набита, да дымком попахивало.
– А отчего здесь дымом пахнет? – спросил Фома Фомич у старосты.
– Да, наверное, соседский ветерком надуло…
– Нету никакого ветерка! – бросил начальник сыскной и быстро, опережая Кочкина, про-шел к входной двери. Подергал. Заколочено на совесть.
– Да нету там никого, нету! – суетливо сказал староста и тоже потянул за дверную ручку.
– Чего дергаешь, раз там никого нету? – спросил Кочкин.
– Да его степенство дергает, ну и я тоже за компанию…
– А другой вход есть? – продолжил задавать вопросы Меркурий.
– Нет, другого нету! – сказал староста и еще раз зачем-то подергал ручку двери.
– Ну что же, тогда будем ломать дверь… – тихо сказал фон Шпинне.
– А зачем ломать-то? – Староста прижался спиной к двери и даже раскинул руки. То, что он вел себя подозрительно, было видно с самого начала. Но здесь Тимофей Силыч просто-таки стал проявлять отвагу защищающей свое гнездо трясогузки. И это – в отношении к старому нежилому дому, к тому же ему не принадлежащему.
– Ты чего колотишься так, а? – спросил с нажимом Фома Фомич. – Никак интерес у тебя какой-то здесь есть?
– Есть, есть, – кивнул Кочкин.
– Да какой интерес, никакого интереса, я просто так, чтобы дверь не портить…
– Где-нибудь поблизости есть еще заброшенные дома?
– Есть, тут недалеко…
– Веди!
Возле другого заброшенного дома, который оказался и больше, и покрепче, староста стал вести себя совершенно по-другому. На предложение сорвать прибитые крест-накрест доски, чтобы открыть дверь и войти внутрь, он сразу же согласился и вызвался принести топор.
– Ну и что ты мне на это скажешь? – спросил его начальник сыскной.
– На что? – дернул головой староста.
– Ну вот на все это. Здесь ты согласен в дом войти, а там – нет. Почему?
– Да… – Староста заюлил, стал мыкаться из стороны в
