где все от матерей разных, ни о какой любви и вовсе говорить не мочно. Окромя Позвизда да Анастасии, почитай, ни с кем я дружна не была. Ну, Мстислава ещё, Ярослав хроменький. А вот, скажем, Станислава вовсе не помню. Родные же братья, Изяслав да Всеволод, померли, когда ещё совсем мала я была. И вот, пан Лех, как судьба людей сводит. Брата моего Всеволода Астрида убила, крулевна свейская. А ныне она – супруга Позвизда. Никак в голове се не укладывается. Я ещё, помню, маленькая, как узнала о Всеволодовой гибели, отцу поклялась, что сию Астриду сыщу и убью. – Предслава грустно усмехнулась. – Вот как.
С паном Лехом они проговорили весь вечер. Старый пан в последнее время часто болел. С грустью думала Предслава о том, что и с этим добрым человеком, ставшим для неё верным другом и советчиком, скоро настанет пора прощаться. С ним, конечно, она делилась многим, но было такое, о чём никогда не скажет она никому.
Вскоре она поняла, что беременна, и мучалась в догадках, кто же отец её будущего ребёнка, Матея или Рыжий? Зачала ли она в ночь расставания с любимым в шатре на берегу горной речки или чуть позже, в постели с мужем? Хорошо, что ни Рыжий, ни ясновельможные паны не поверили, кажется, словам Володаря. А если всё-таки Рыжий поверил и только не подал виду? Тяжело было Предславе, и сомнениями и тревогами своими поделиться ей было не с кем.
…Она разрешилась от бремени ранней весной, когда в Праге с островерхих крыш домов капала звонкая капель, а наполненная талыми водами Влтава грозно бурлила и ярилась, неся по течению вырванные с корнем деревья. В горах срывались вниз камнепады, сильным градом побивало посевы. Лето обещало быть, по всем приметам, дождливым и холодным, как не раз случалось в последние годы.
Впрочем, день родов выдался ясным, солнце сквозь слюдяные стёкла проникало в ложницу и освещало изнурённое бледное лицо молодой матери. Явилась повитуха, показала ей сына. Почему-то от сердца отлегло, когда увидела Предслава рыжие волосы и зелёные глаза младенца.
«Прямь как князь Рыжий! – Она не удержалась и прыснула со смеху. – Надо ж, экий уродился. И власы-то густые какие и вьются. А голосит как! На Конрада-то непохож вовсе».
После она заметила у сына рыжие густые клочки волос и на ногах, и на руках. Вообще, ребёнок казался некрасивым, имел непомерно большую голову и короткие руки. Зато никто теперь не станет сомневаться в том, что этот младенец – сын Болеслава Рыжего. Предслава была довольна. Ребёнка она тотчас понесла мужу.
– Хочу назвать его Владимиром, в честь покойного отца, – объявила она Рыжему.
– Хорошо. Пусть будет так. Твой отец достоин того. Он был великим государем и крепко держал в руках непокорных родичей, – согласился с ней муж.
Он долго рассматривал малыша, который, проснувшись, громко закричал. Предслава, покачав, успокоила его и понесла кормить.
На душе у ней стало спокойно. Слава богу, её борьба за себя и за будущее своих чад покуда окончилась удачей. Под стражей сидит Володарь, утих в своём Гнезно Болеслав. Тревога за будущее детей на время покинула молодую женщину.
Она ещё не знала, но чуяла сердцем, что скоро в Чехии и в сопредельных с ней землях наступит пора больших перемен.
Глава 56
Между двумя большими реками, Вартой и Вислой, в окружении болот расположился невеликий городок Гнезно. Два десятка мощённых булыжником улиц густой сетью изрезали невысокий холм. Посреди города раскинулась торговая площадь, возле неё виден островерхий костёл с латинским крестом-крыжем над куполом. По соседству с костёлом – дворец архиепископа, выше его, на самой вершине холма – мрачный, сложенный из серого камня замок с обитыми железными полосами воротами – резиденция князя Болеслава.
Сыро и неуютно зимней порой в помещениях замка. Кутаясь в горностаевую мантию, обшитую снаружи красным шёлком, смотрел Болеслав в узкое стрельчатое окно угловой башни. Хорошо видны отсюда широкие поля и разбросанные по болотистой низине, крытые соломой крохотные крестьянские домики. И повсюду, куда ни бросишь взор – непролазная грязь. Вон какой-то кметь вывел под уздцы хилую лошадёнку, ступает осторожно, идёт по мосткам, переброшенным через трясину.
Тусклое зимнее солнце бросило на каменный подоконник слабый луч. Болеслав зажмурился, с раздражением смахнул со щеки слезу. Стар становится он, уже и на коня с трудом может влезть. Страдает польский властитель тяжёлой одышкой, даже в каменном замке прошибает его пот. Вот потому-то и раскрыты настежь зимой окна в его покоях.
Грузно валится Болеслав в кресло, звонит в серебряный колокольчик. На пороге палаты появляется дворецкий. Как всегда, масленая рожа его расплывается в льстивой улыбке.
– Кликни Казимира! – приказывает Болеслав.
Казимир – тот самый сотник, которого посылал он давешним летом в Прагу с тайным наказом похитить и доставить в Гнезно княгиню Предславу. Портрет её всё красуется в опочивальне князя. И хоть и услаждают плоть Болеслава красивые молодые холопки, но мечтает он воротить её, гордую и непокорную дочь Владимира. Знает Болеслав: добром Предслава ни за что сюда не приедет, ни за что не простит она ему поруганной чести своей. Послал Казимира, надеялся на удачу. Но приехал сотник с пустыми руками. Ещё и грамоту привёз от Предславы, в которой волком алчным обозвала его богемская княгиня.
Грамоту эту положил Болеслав перед собой, читал со вниманием и не гневался, а только усмехался. Задеть его норовила Предслава за живое, издевалась над золотой мечтой его о Великой Славонии. Верно, не ведала, что уже везёт в Гнезно посланник римского папы королевскую корону. Скоро станет он, Болеслав, ровней императорам германскому и ромейскому, и тогда никто и ничто уже не помешает ему воплотить в жизнь великую мечту. И пожалеет тогда, горько пожалеет несносная девчонка о своих словах.
Одно жаль: стар стал он, пятьдесят восьмой год идёт. Силы уже не те. А сыновья – нет в них той энергии, того желания, той решимости, какие были у него в молодости. Старшего, Беспрема, вовсе прогнал Болеслав из Польши, отирается он нынче при дворе нового германского короля Конрада, уговаривает его пойти на отца походом. Предатель и мразь сей Беспрем! Даже не верится Болеславу, что его это сын. Другой отпрыск – Мешко Ламберт – хоть и не дурак, да навряд ли удержит в узде горластых можновладцев и шляхту. Остаётся Оттон, но и этот сын – ни рыба ни мясо. Жаль Болеславу, опасается он, что прахом пойдут после его смерти все
