новый.
Семимильный мост проносится мимо, но когда я приближаюсь к Южным полянам, у меня в желудке опускается тупое ощущение. Это чужое чувство, физическое проявление моих эмоций, и оно неловкое и неприятное, как будто у меня несварение желудка. И как бы я ни старался отвлечься, эта эмоциональная боль продолжает расти, усиливаться.
Я не хочу оставлять Ремеди, но мне придется.
Если она не будет осторожна, она, вероятно, возьмет на себя вину за мои действия. Точно так же, как я всегда планировал.
Я представляю ее внутри тюрьмы, окруженной бетонными стенами и металлическими решетками. Я построил ей клетку, но дал ей выход. В исправительном учреждении она будет чахнуть до полного онемения. Хуже, чем раньше.
Черт возьми. Я не позволю этому случиться.
Как только я могу, я меняю направление движения машины и возвращаюсь в Ки-Уэст. У меня нет никакого раскаяния в том, что я сделал с этими людьми, но я не позволю Ремеди взять на себя мою вину вот так.
Когда я возвращаюсь в Ки-Уэст, уже стемнело, но до нашей встречи в десять часов, у меня еще есть немного времени. Я вижу одиночку на обочине дороги и останавливаюсь.
— У тебя есть сотовый? — спрашиваю я. — У меня нет. Кажется, я не могу найти дорогу до одного места.
Я выдавливаю нервный смешок.
— Познакомился с одной цыпочкой. Она знатно трахается.
— Да, да. — говорит он, кивая головой. — Я понимаю тебя, чувак.
Он смотрит вниз, вытаскивая из кармана телефон.
— Конечно…
Я притягиваю его к себе, бью в живот до тех пор, пока он не захрипит, и использую эту короткую секунду борьбы, чтобы схватить его голову.
Я давлю ему на затылок, пока он не теряет сознание. Бросив его в кузов грузовика, я заткнул ему рот грязной тряпкой и связал веревкой. Я закрываю крышку и запираю его внутри.
Дальше в городе мужчина поворачивает за угол и направляется к задней части кафе-мороженого. Его глаза бегают, как будто он кого-то ждет, но мне не терпится найти кого-то еще.
Я паркуюсь неподалеку, затем иду в заднюю часть магазина и достаю пустую коробку из-под сигарет.
— У тебя есть зажигалка? — спрашиваю я.
Мужчина молча лезет в карман, но когда я бросаюсь, чтобы схватить его за голову, он так сильно бьет меня по челюсти, что из губы течет кровь. Я бью его по носу, пока не льется кровь, и, наконец, он смягчается, потеряв сознание от последнего удара.
Я тоже бросаю его в кузов грузовика, запирая покрывало на месте.
Прежде чем поехать, я пишу Ремеди.
«Не приходи. Скажи своему другу-полицейскому, чтобы он вместо этого встретился со мной.»
На всякий случай я даже воспользуюсь пистолетом с глушителем. Улик будет слишком много, чтобы полиция могла рассмотреть другие варианты. Ремеди может двигаться дальше. Это буду просто я.
Так лучше.
Мы покидаем главную дорогу, и свет тускнеет, когда мы приближаемся к заброшенной парковке. Я вытаскиваю обоих заложников из кузова грузовика. Второй заложник снова дерется со мной.
Я выхватываю из заднего кармана лезвие с темно-бордовой ручкой и несколько раз наношу ему удары в шею, пока он не падает на землю. Первый заложник начинает плакать, и я поднимаю его на ноги.
— Т-ты убил его. Ты убил его, чувак.
Даже если Ремеди никогда не появится, пока в полицейском отчете есть бордовый клинок с рукоятью и пенистые тела, Ремеди будет знать, что это я. Что я делаю это ради ее защиты. Значит, она может быть свободна.
— Прости, чувак. — заикается заложник. — П-пожалуйста, не…
У меня мурашки по коже. Это раздражает. Я потираю нос, затем поправляю хватку на лезвии с бордовой ручкой. Глаза заложника моргают, но когда фары освещают стоянку, идиот падает на колени, моча заливает его штаны.
Он смотрит на машину так, будто это его последний шанс на жизнь.
Но потом я вижу это: белая машина с черными дисками.
Детектив.
Я хватаю нож с земли. Это оно.
Я сжимаю черную ручку, как будто держу Ремеди за руку, помогая ей заколоть отчима. Но Ремеди никогда не нуждалась в моей помощи, и мне это в ней нравится. И теперь детектив собирается меня арестовать.
— Пожалуйста… — говорит заложник, и я наношу ему удар в шею, убеждаясь, что детектив меня видит.
Машина останавливается, и дверь открывается.
— Руки вверх. — говорит детектив, держа пистолет.
Подыгрывая, я поднимаю руки, держа нож в ладони.
— Брось оружие.
Детектив нажимает на курок, и я крепче сжимаю рукоятку.
— Действуйте, детектив. — говорю я. — Вы видели, что я сделал. Я тот, кто тебе нужен.
— Ремеди тоже здесь.
Я задерживаю дыхание. Он сказал «Ремеди»?
— А теперь, — медленно говорит детектив, — если ты беспокоишься о Ремеди, брось нож.
Лезвие с грохотом падает на асфальт. Я ничего не могу сделать, пока не удостоверюсь, что она в безопасности. Я наклоняю голову, держа обе руки вверх.
— И что тебе сказала Ремеди? — спрашиваю я.
— Я видел записи с камер наблюдения. То, что ты сделал с ее отчимом, было почти мило.
Он подходит ближе, держа пистолет направленным на меня, и на заднем сиденье светится силуэт лица Ремеди. Окно приоткрыто, на проветривание, но она просто наблюдает за нами.
Она замешана в этом? Она привела детектива, как я ей сказал?
Детектив хрустит шеей.
— Убедиться, что ее отчим умер? Это больше, чем кто-либо мог бы для нее сделать. Но это моя работа. Я бы позаботился о нем правильно.
Он чертовски горд, это смешно.
— И что? Ты посадил бы ее отчима в тюрьму? Потом он выходит и снова делает то же самое с чужой дочерью? — я смеюсь. — Мы оказали вам услугу.
— Мы? — спрашивает детектив, приподняв брови. — Мы?
В моей груди разливается тепло, полное силы и страсти, обжигающее меня.
Мы — союз. Я здесь, чтобы убедиться, что она жива, даже если это означает, что я не выживу.
Ремеди — это мой выбор, и я никогда не откажусь от нее.
Я должен убедиться, что детектив не будет допрашивать Ремеди.
— Ты прав. Позволь мне взять на себя ответственность. — говорю я и шевелю пальцами. — Ремеди была пешкой. Она ничего не значит для вашего расследования.
Я ограничиваюсь этой истиной. Я должен сделать так, чтобы казалось, что это полностью мое. Я ненавижу себя за эти слова, но я должен показать ему, что она ничего не значит, чтобы она могла быть свободной.
— Тупая шлюха, наверное, даже не поняла, что я ею манипулирую.
— Хорошая попытка, но я видел, как она убила своего
