8 дней до этого
До этого момента я никогда не понимала, что значит "парализованный страхом". Человек, разговаривавший со Стеллой, только что снял маску, чтобы вытереть вспотевший лоб. При этом он показал лицо монстра. Прошло четыре года, а это лицо все еще преследует меня во сне и наяву.
Днем я вижу его отражение в обычных людях за каждым углом, в кафе и на светофоре. Но сегодня это не просто мое воображение, навязывающее его лицо другим. Нет, на этот раз он действительно здесь. Здесь во плоти…гнилой, тухлой плоти.
Шок от мысли, что я узнала его на улице, — булавочный укол по сравнению с копьем, пронзающим меня сейчас.
Фрагментарные воспоминания о той ночи обычно ограничиваются циклом, который они воспроизводят в моих кошмарах. Теперь же они проносятся в моей голове. Как бы фрагментарны они ни были, фрагменты жестоко ярки. Словно Либидин в мгновение ока превращается в другой клуб за сотню миль отсюда.
Его насмешливые слова: "Осторожнее" — словно холодный озноб, проникающий в мой череп.
Непреодолимый запах одеколона и гвоздичных сигарет, от которого у меня сводит желудок.
Ощущение удара о матрас и подпрыгивания, как будто я невесома.
Металл, сжимающий мои запястья, и тяга, когда мои руки вытягиваются над головой.
То, как мое сознание приходит и уходит, но борется за то, чтобы остаться, хотя с каждым разом на мне все меньше и меньше одежды.
Воздух, которым я, кажется, не могу дышать, когда что-то мягкое и мясистое снова и снова запихивают мне в горло.
Ужасная боль, от которой я просыпаюсь, когда мой анус раздвигают и разрывают.
Острое жало лезвия, делающего неглубокие порезы на моей коже, когда я кричу.
Я зажимаю рот рукой, чтобы не закричать посреди Либидина, когда кто-то натыкается на меня, проходя мимо.
"О, прости, Джулс". Это просто Тео. Я узнаю его голос, даже не видя его лица. Этот милый голос вернул мне столько силы и самостоятельности в этом месте, которое стало моим убежищем. А вот и нет. Теперь здесь небезопасно. Не с ним здесь. Здесь.
Я боюсь, что застряну здесь на всю ночь, застыв и не в силах пошевелиться. Такое простое дело, как поставить одну ногу перед другой, чтобы уйти, кажется невозможным.
Пока я не вижу, как Стелла пытается встать.
Ее ноги дрожат, и она задевает столешницу, когда пытается поставить свой бокал. Бокал падает на пол, разбиваясь вдребезги, но музыка и толпа заглушают звук. Я узнаю остекленевший взгляд ее глаз так же резко, как и воспоминания, от которых я не могу избавиться.
Он накачал ее наркотиками так же, как и меня.
Как только он обхватывает ее за талию, чтобы поддержать ее раскачивающуюся фигуру, мои ноги сами собой двигаются. Ни одна часть меня, как бы я ни была напугана и травмирована, не позволит, чтобы то, что случилось со мной, случилось с ней.
Я догоняю их и обнимаю Стеллу за плечи, чтобы она оказалась между нами. "Стелла, я не могу поверить, что ты собиралась играть, не пригласив меня". Слова прямо-таки киснут у меня на языке, обжигают и вызывают желание вырвать кляп.
"Ты ведь не против, если я присоединюсь?" спрашиваю я монстра.
Его холодный смех в ответ подрывает мою решимость. "Ничуть".
Я использую свою карточку, чтобы пропустить нас в ближайшую комнату, и, когда я вижу крест Святого Андрея посередине, идея начинает пускать корни — и какие это извилистые, шишковатые корни.
Я подвожу Стеллу к кровати в углу, и она плюхается на нее, будто без сил. Затем я обращаю свое внимание на него.
Не знаю, что я сказала, чтобы его привязали к кресту, словно кто-то другой распоряжается, но я знаю, что это было слишком просто. Свиньи, которых водят за нос, заслуживают смерти за свои члены.
Я засовываю ему в рот платок с монограммой, потому что скорее отрублю себе уши заржавевшей пилой, чем услышу еще хоть одно слово из его уст.
Я на мгновение замираю перед ним, связанным, с кляпом во рту и полностью отданным на мою милость. Часть меня хочет сорвать маску и потребовать, чтобы он вспомнил меня. Заставить его признать свои ужасные преступления. Но еще большей части меня совершенно наплевать на то, что он скажет. Да и что он может сказать?
Я не поверю никаким извинениям, когда он явно не расстается со своими старыми, больными трюками. Мне не нужно его признание, чтобы понять, что мои кошмары реальны. Шрамы на груди напоминают мне об этом каждый день.
Я ничего не хочу от него.
Разве что испытать хоть немного того, что я пережила от его рук.
Нечеловеческий порыв охватывает меня, когда я тянусь за ножом, который теперь всегда ношу с собой. А может, это вовсе не нечеловеческий порыв. Месть, возмездие, отмщение… что может быть человечнее?
Комнаты звуконепроницаемы, поэтому перед тем, как начать резать его член, я достаю платок и слышу его крики. Это не компенсирует все те ночи, когда я просыпалась с криками и покрывалась холодным потом, но это небольшое утешение — слышать в них жалкую боль.
Когда все было полностью отрезано, я засунула в его рот тот же член, который он заталкивал мне в рот.
Он потерял много крови, и я не уверена, что он вообще в сознании, но когда его глаза открываются, когда он задыхается, не в силах вздохнуть, я убеждаюсь, что он осознает происходящее.
Теперь я стою неподвижно. Не застыла и не парализована, а просто благодарна. Благодарность за то, что его последние мгновения будут наполнены теми же страданиями, которые он так бессердечно причинял.
Когда я иду будить Стеллу, она с трудом садится, напуганная и ошеломленная. Увидев открывшуюся перед ней картину, она вскрикивает. Дезориентированная и, несомненно, напуганная, она, спотыкаясь, падает с кровати.
Я пытаюсь успокоить ее, но она толкается вперед. Не зная, что он за человек, не зная, что он получил самое меньшее, что заслужил, она пытается прийти ему на помощь. Споткнувшись, она падает на
