достать, он старался сбить орехи на землю, а затем подтянуть их к клетке.
Берз собрал довольно много орехов и уже подумывал о том, как бы удлинить шест, когда появилась белка. Белка вела себя так, будто тут ее охотничьи угодья. Нагло скакала с ветки на ветку, перебиралась с куста на куст, щелкала скорлупки. Берз пытался прогнать ее криком. Поначалу белка испугалась и, недовольно цокая, взметнулась на сосну, но очень скоро воротилась, осознав несерьезность угрозы. Человек в клетке для нее был не опасен.
Впоследствии она привыкла к Берзу и уже без зазрения совести собирала урожай.
Берз подобрал все прутики, ветки и палки, оказавшиеся в пределах досягаемости. Сначала он намеревался разжечь большой костер и подать дымом сигнал, на сухое топливо навалив сырых листьев. Но поверху, над оврагом, не переставая дул ветер, и Берз рассудил, что дым рассеется, и все равно его никто не заметит.
Под кустами, в заячьей капусте, он подобрал довольно много сучьев. Заодно поел заячьей капусты. Ножом на лучинки расщепил веточки, и у него набралась небольшая поленница сухих дров. Скорее для моральной поддержки, чем для практического использования.
Из консервной банки был изготовлен котелок. Берз вырезал две плитки дерна и между ними соорудил очаг.
В палатке можно было устроиться с известным комфортом. Голову прикрыть полой плаща. Комары попискивали где-то снаружи. Слушать такой писк было даже приятно. Если отдельным комарам удавалось прорваться внутрь, он их тут же давил, выждав, чтобы сели на лицо или руку. Берзу нечего было есть, но и себя он есть не позволял.
Ночью удалось заснуть на несколько часов. В таких условиях это было достижением. Лишь раз-другой он просыпался и, широко раскрыв глаза, глядел в темноту. За брусьями клетки шумел черный ветер.
Ближе к утру, когда стало светать, он заснул совсем крепко. Проспал до восьми. Встал свежим и бодрым.
Жить, полагаясь только на себя?
Да, тут все зависело от его сметливости, изобретательности. Сколько раз, бывало, он придумывал что-то хорошее, но стоило поделиться с другими, как у хорошей мысли появлялись не менее хорошие советчики, и что ни советчик, то свой совет, и если к каждому прислушиваться, то получалось...
Ничего не получалось.
Берз подсчитал собранные орехи — всего триста восемьдесят два ореха. Завтраками я на время себя обеспечил, рассудил он. Вначале он постоянно испытывал голод, но припасы расходовал бережно. Он подсчитал, что, если на завтрак будет съедать по десяти орехов, их хватит на тридцать восемь дней. Навряд ли, конечно, придется пробыть в клетке столько, но он всегда себя настраивал на худшее. Долго приглядывался он к грибной плантации, разросшейся на компосте из лошадиного навоза, прошлогодней листвы и прелой соломы. На осенней выставке грибов ему случалось видеть шампиньоны, но он не доверял своей памяти. Его память прочно удерживала фасады домов, ритмы линий, соотношение плоскостей, соразмерность масс, архитектоника грибов в прежней жизни не привлекала его внимания.
Он знал, шампиньоны — грибы осенние. Но полной уверенности не было, уж слишком те смахивали на обычные поганки. Шляпки здоровенные, широкие, иную и ладонью не прикроешь. Одни отсвечивали зеленью, другие — коричневатым. Сверху чешуйки. На ножке нечто вроде кольца. С бахромой.
Берз принюхивался к грибам, но те были без малейшего запаха. Наконец один из них он срезал со всеми предосторожностями, чтобы не повредить грибницу, мицелий, — на тот случай, если гриб окажется съедобным.
Грибная плоть на срезе зарумянилась. Берз знал, что шампиньоны можно есть сырыми. А вдруг поганка? Съесть маленький кусочек — неужели умрешь? Сначала, наверно, станет плохо, будет тошнить. Если ж это шампиньон, ничего подобного не произойдет. Да и кусочек поганки не повредит. Ладно, там будет видно.
Он поднес кусочек к языку. На вкус приятный. Глотая слюни, Берз выжидал. Дурно не делалось. Может, сначала подсунуть гриб белке? Но белка не притронется к грибу, от которого пахнет человеком. Белка наведывалась в клетку не за грибами, у белки грибов полон лес. Боровики! Так что придется самому снять пробу.
И он съел еще кусочек. Ничего не случилось. Подождал минут десять. Самочувствие по-прежнему прекрасное. Съел гриб целиком. Со спокойным сердцем улегся спать. Если и помрет, то хотя бы не на голодный желудок.
Две дюжины поганок на поверку оказались шампиньонами. Это было неожиданной удачей, он торжествовал.
В тени ольшаника густым ковром росла заячья капуста. Ее можно было рвать на расстоянии вытянутой руки. Ежедневно он собирал пригоршню заячьей капусты. Рассчитал, что при такой норме потребления капусты хватит всего недели на две, однако он был не в силах урезать или уменьшить рацион.
Берз опасался упадка сил и апатии.
К великой радости, на южной стороне клетки, рядом с бетонным основанием, он обнаружил два гриба-дождевика. До них можно было дотянуться. Он знал, что молодые дождевики съедобны. Он варил их и ел. Каждый день по дождевику вместо обеда. Запасы топлива сразу же катастрофически сократились. Берз решил кипятить воду раз в неделю.
В вырытом колодце держалось с полведра не очень прозрачной воды с лягушачьим, илистым привкусом.
Ежедневно пополудни над ним раздавался свист голубиных крыльев. Птицы прилетали к ручью на водопой.
Когда Берз сидел неподвижно, лесные голуби опускались посидеть на верхние брусья клетки.
Не раз пытался он поймать голубя. Частично распустив носок, сплел из синтетического волокна силки. Расставил на крыше.
В первый день прождал напрасно — голуби пролетели мимо. На следующий повезло, прилетели четыре голубя, двое угодили в петлю.
Берз прикинул, что это голубиная семья. Самка, чуть поменьше самца, да еще двое птенцов, у тех ало-голубые шейки, серо-синие плечи, а сизые грудки не так ярки, как у родителей. Папаша-голубь вперил желтоватый глаз в неподвижно сидящего человека, склонив к нему свой клюв с красноватым комлем. Когтями крепко вцепился в брус клетки.
Берз рывком затянул петлю, и один из стариков — самка — задергался, забился о брусья.
Остальные голуби в ужасе захлопали крыльями, и немного погодя хлопанье перешло в знакомый свист. Мелькнули их белые грудки.
Берз немало раздумывал о возможности послать с голубем записку. Но у него не было бумаги, за исключением десятирублевок в карманчике брюк.
Он надеялся, что сможет угольком написать просьбу о спасении на десятирублевке и, привязав голубю к ноге, отпустить с ней птицу.
Даже попробовал писать,
