– колесо с шестью спицами и язычками пламени. А внизу ещё был топор. Или секира. И если бы кто-то в предрассветной темноте мог прочитать мелкие буквы, то они складывались в слова «vzvod Rama». Почему-то так. Латиницей.
Бойцы разоружили охрану, сняли с сиденья, обыскали и раздели водителя, быстро достали широкий скотч и примотали «санитаров» друг к другу, а водителя – к «доктору». Командир взвода вытащил Бхиму, развязал. Бхиму одели в вещи шофёра. Тесновато, но влез. «Ты как?» – спросил командир Бхиму. «Нормально», – ответил Бхима. «За руль можешь?» – спросил командир. «Могу», – сказал Бхима. «Поедешь за нами», – сказал командир.
Бхиму усадили за руль «скорой помощи». БТР взревел и, объехав «скорую» по обочине, покатил в обратном направлении. Бхима развернулся и поехал за ним. Солнце, яркое, тёплое, живое, встало над дорогой прямо по курсу. Бхима зажмурился на секунду и снова поднял веки, глаза привыкли к свету. Бхима не выпускал руль. БТР вёл его на восток.
Проехали какие-то придорожные укрепления, наверное блокпосты. Через несколько километров у развилки БТР остановился. Бхима тоже нажал на тормоз. Командир взвода спрыгнул с брони, подошёл к Бхиме. Бхима вышел, немного шатаясь, из машины. Они обнялись. Потом поклонились друг другу. Командир сказал: «Пранипат, махарадж». Бхима сказал: «Спаси тебя Бог, Карна». Карна сказал: «Скоро увидимся». Бхима сказал: «Джая». Они расстались. БТР свернул влево, а «скорая помощь» продолжила путь на восток, к солнцу.
Таков был финал этой забавной истории. Настоящие имена, адреса, названия местности и подразделений мне известны. Но я намеренно всё запутал и перепутал. Так что не ищите совпадений с реальностью и не смущайтесь противоречиями в деталях. Так и задумано. Потому что оба героя совершили поступки, с точки зрения их государств предосудительные и наказуемые. И поскольку это реальные люди, хоть и кришнаиты, я не хотел бы подводить их под военные трибуналы.
Да, таков был финал. Но у этой истории было развитие. Суперфинал. Зимой, когда положение с продовольствием в Луганске стало катастрофическим, когда Киев начал экономическую блокаду, когда больные люди и пенсионеры, которым некуда было уехать из города и о которых некому было заботиться здесь, стали умирать от голода и холода, в домике по адресу: улица Ленина, 10, в бывшем детском садике, снова зажёгся свет. Сняли кресты досок с дверей, с окон. Протоптали дорожки. Из кухоньки повалил пар. Если бы мы заглянули через запотевшее окно, то увидели бы громадного мужчину с обнажённым обширным торсом, с новеньким белым шнурком на левом плече. Он орудовал поварёшками и мешалками, приготовляя еду в больших кастрюлях. Рядом суетились его помощники, все со смешными косичками на затылках. Кастрюли выгружали в бидоны, бидоны ставили в уазик типа «батон», и «батон» выезжал со двора «детского садика», катался по городу, мальчики с косичками ходили по квартирам стариков и больных – кормили. Раз в неделю на маленьком грузовичке к детскому садику приезжал другой человек, худой, и выгружал мешки с мукой и крупой. То ли с востока привёз, то ли с запада. Толстый выходил встречать худого и говорил: «Отдай свои серьги, сын возницы». А худой отвечал: «Верни мои ладду, волчье брюхо».
И я опять ни черта не понимаю, о чём они говорят.
Фрагмент шестой
Вамба
Офицеры Готского добровольческого батальона занимали добротный кирпичный дом в центре посёлка. Прежде здесь квартировали сепаратисты, поэтому после взятия населённого пункта здание естественным образом перешло к национальной гвардии. Хозяин дома себя никак не проявил. Возможно, он ушёл с ополчением на восток. В доме оставалась мебель, посуда, что-то из бытовой техники. Во дворе был сарай с подвалом. Но запасы солений и варений, обычные для местных жителей, были скудны. То ли ополчение подъело, то ли хозяин вывез. Офицеры затарили подвал собственными запасами, купленными в местном магазинчике и на рынке, и зажили спокойно, размеренно. Курили в гостиной, валялись по всему дому на диванах, креслах, тюфяках в разных позах, читали книги, газеты, пялились в гаджеты, играли в карты, шахматы, домино. По очереди дежурили на постах, проверяли бойцов, ходили в штаб батальона, называемый оффицией на римский манер, или канцелярией по-русски, и возвращались к своим занятиям в дом, который они называли виллой или клубом.
В субботу на улице было пасмурно. Мокрый снег с дождём то ли засыпал, то ли заливал угрюмый набычившийся посёлок. Цвета за окном стали ещё более серыми, чем всегда. Угольная пыль, смешиваясь с грязью, текла по дворам, дорогам и кривым раздолбанным тротуарам. Жижа из полурастаявшего снега чавкала под сапогами. Без особой необходимости никто не выходил. Клуб был особенно полон. В детской спали два лейтенанта, дежурившие ночь. Остальные командиры собрались в гостиной и рассредоточились по углам и вдоль стен. Разговоров не было. С приглушённым звуком работал телевизор, показывал американское кино про щенят. Едва ли кто его целенаправленно смотрел.
Открылась входная дверь. В прихожей человек долго возился, снимая мокрую верхнюю одежду и обувь. Никто из гостиной не вышел навстречу. Скоро человек появился сам, открыл дверь в гостиную и застыл в проёме. Комит второй роты, капитан национальной гвардии Юрий, позывной Грач, стоял, уперевшись локтём в косяк. Мутная жидкость текла по его лицу. Свесившийся со лба чуб был жалким, растрёпанным, мокрым. Грач горбился и молчал. Гостиная тоже молчала, но смотрела на Грача вопросительно. Грач после долгой усталой паузы сказал:
– Был в канцелярии. Пришли результаты.
В гостиной никто не произнёс ни звука и не сдвинулся с места. Но, кажется, вопросительное молчание стало значительно громче. Грач закончил:
– Кью.
В гостиной три офицера вскочили со своих мест, другие непроизвольно дёрнулись и поменяли положение. Вопросительное молчание сменилось видимым недоумением, столь же молчаливым, однако шумным, так как двигались стулья, скрипели диваны, половицы, захлопывались шахматные доски и ещё какой-то шум производился, не вполне определимый. Может быть, у кого-то в желудке от волнения заурчало или вырвался наружу ранее тактично сдерживаемый внутренний воздух.
Комит второй роты медленно развернулся и пошёл обратно в прихожую. Кто-то из офицеров крикнул:
– Юра, куда ты?
Из прихожей донёсся приглушённый голос капитана:
– Не знаю. Пойду возьму пулемётный расчёт. Выдвинусь на огневую позицию. Постреляем по сепарам. Несколько целей примечены. Накроют ответ-кой, ну и ладно. Надоело всё.
Сразу два или три офицера закричали что-то вроде: «Э-э-э-эй, стой!» Кто-то, кто был ближе к двери, кинулся вслед за комитом второй роты и через минуту втолкнул его в одном сапоге и в незастёгнутом мокром бушлате обратно в гостиную. Комит первой роты,
