class="p1">Солнечные лучи зажмуривали детские мордашки в смешные гримасы, и только один малыш не щурился от солнца и отважно распахивал огромные глаза навстречу льющемуся нестерпимому свету. На его тоненькой шее трогательно покачивалась тяжелая кудрявая головка, а весь он был темно-шоколадный, с пухлыми вывернутыми негритянскими губами, со смешными розовыми ладошками черных рук.
Его блеклый детдомовский костюмчик нелепо болтался на худеньком теле. А он тянул вверх свои розовые ладошки и что-то, захлебываясь, лепетал. Наверное, он чувствовал знакомое его крови тепло и радовался солнцу как давнему, доброму приятелю.
Я не могла отвести глаз от негритянского малыша и совсем не замечала, что по моему лицу текут слезы. Валька тянул меня за рукав, а я стояла посреди тротуара и глядела вслед удаляющейся цепочке детей.
Потом я часто приходила к воротам Дома ребенка и выискивала глазами «своего» негритенка. Я смотрела, как ловко снует он среди детей на длинных тоненьких ножках, и испытывала какое-то чувство гордости, глядя, как проворными гибкими движениями насыпает он в формочки песок или бросает камешки.
Я жалела его так, что иногда чувствовала, как не выдерживает этого чувства мое готовое лопнуть сердце.
Детей уводили, а я, еле передвигая ноги, с трудом добиралась до дома.
Я понимала тогда, что во мне неумолимо и настойчиво зрело решение. Я была готова ответить на все разумные доводы и соображения здравого смысла.
Но совсем скоро появился на свет Федор. Мой законный сын Федор…
— И вот представь себе, Варвара, как мечется эта бедная женщина в своем заснеженном царстве, как тоскует ее ледяное сердце по Каю. И вот однажды… Чего ты, Варь? — Валентин обеспокоенно заглянул в мое мокрое от растаявших снежинок лицо.
Я улыбнулась.
— Ну, слава богу. А мне уж показалось, что моя трактовка образа Снежной Королевы так тебя потрясла, что ты аж слезу сронила. Не роняла, а? Плакса-вакса-гуталин?
— Не роняла, нет. Не надейся. Мороженого хочу, вот что.
— Чего? — Валькин голос сорвался от возмущения.
— Валечка, хочу мороженого. Вон киосочек синеется.
— Варвара, даже не надейся… — прокашлялся и грозно начал Валька. — Ты что это расхрабрилась? Вчера из койки — и опять туда же тянет? А потом, смотри, сколько таких же гавриков неразумных киоск облепило. Полчаса в очереди проторчишь…
— Валечка, миленький, я его в блюдечке растаю, как Федору, — канючила я, замедляя шаг, и, наконец, совсем остановившись, с хорошо прозвучавшей обидой сказала: — Ты же знаешь, как я обожаю талое мороженое… А тебе… тебе просто не хочется несколько минут постоять в очереди.
— Талое мороженое она, видите ли, обожает со страшной силой. Ты его еще вскипяти, — ворчал, но постепенно сдавался Валька. — Ну ладно, так и быть. Итак, сегодня вечером состоится грандиознейший эксперимент — кипяченое мороженое как эффективнейшее средство от ангины. Спешите видеть!
И Валька, оставив меня на тротуаре, помчался на ту сторону улицы, к синеющему киоску с мороженым.
Я видела, как он что-то спросил у девушки в белом пуховом платке. Блеснули черные раскосые глаза из-под заснеженного платочка. «Наверное, спросил, она ли крайняя?» — подумала я тогда.
Но крайней оказалась я.
Совсем скоро мой Валька ушел от меня навсегда к девушке в белом пуховом платке.
Я даже не плакала, когда Валька, запинаясь и путаясь в словах, что-то пытался объяснить мне. Мне ничего не надо было объяснять. Я все прочла в его отсутствующих горячечных глазах.
Только несколько недель спустя, когда Валька забрал из нашей квартиры рояль и на его месте появилась пустота, я поняла, что он ушел навсегда.
Как безумная я повторяла снова и снова одну фразу:
— Как же так? Ведь если бы я не захотела мороженого… Как же так?!
Как же так?! Ведь если бы я не повернула руль резко вправо… Как же так?!
«Тики-так», — укоризненно отвечали мне больничные часы. А я, в ритм их равнодушному маятнику, раскачивалась по уходящей из-под спины холодной стене.
Женщина оборвала вдруг колыбельную, и опять меня поразил ее ровный, спокойный голос:
— Простите, я не расслышала. Вы хотите мороженого?
Женщина привстала со своего кресла, и над белой крахмальной скатертью появилось ее горящее лицо.
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Потом женщина, доверительно перегнувшись ко мне над столом, кивнула головой в сторону операционной:
— Вы слышали… Он сказал, возможно, будет нужна кровь. Если им не привезут. Верней, если не успеют привезти… До того, как она им понадобится, — помолчав, тихо добавила она.
Я встрепенулась, попросила шепотом:
— Можно мне?
Женщина понимающе кивнула головой:
— Да, да, я и подумала, что тебе бы надо. Хоть немного от души отлегло бы. Только подойдет ли группа крови. И потом…
Женщина вдруг замолчала, ее взгляд ушел от меня. Глаза стали невидящими и немигающими.
Я поняла, что значило это «и потом…».
Разве могла бы я позволить кому-нибудь на свете отдать кровь моему ребенку, случись с ним такое, если бы во мне оставалась хоть капля собственной крови, так необходимой ему?
Женщина заговорила своим громким ровным голосом спокойно и монотонно, как будто продолжала только что прерванную речь:
— А однажды притащил домой снежного зайца. Представляете? С угольками вместо глаз, с замерзшей бусинкой шиповника на месте носа. Он так радовался этому зайцу, что никак не хотел верить, что заяц растает. Представляете? Для него казалось совершенно невозможным, что его заяц может превратиться в лужу воды… Он не верил в это… Представляете?
Я хотела представить, но не могла. Я ведь не видела его… живым.
Я повернула руль резко вправо…
Взвизгнули и запнулись тормоза.
Взметнулся к небу и завис, заполнив собой все пространство, отчаянный голос ребенка.
Он лежал ничком, уткнувшись головой в вытянутые руки и подобрав под себя ноги, словно приготовившись к прыжку.
Валялись в пыли маленькие очки в железной оправе с искореженными от удара дужками и каким-то чудом уцелевшими, залепленными песком стеклами.
Мяч был спасен…
— Ой, а однажды откусил градусник. Представляете? Я ему поставила температуру померить, а он взял и откусил самый кончик. Тут же испугался, выплюнул и под подушку запрятал. Я говорю: «Валечка, давай градусник сюда». А он отвечает тоненьким голосом таким: «Я его съел, мамочка». Представляете?
Женщина засмеялась.
…Я подняла его обмякшее тело, отвела с лица пряди волос. Рядом, не мигая, прижав к груди красно-зеленый мяч, умоляющими глазами смотрел на меня сын Федор. Он словно просил меня, единственное в его детском восприятии всемогущее существо на свете, сейчас же, сию минуту прекратить то непонятное и страшное, что происходило с нами.
Почему-то нигде не было крови.
Я
