Девушка бросается на землю и проскальзывает под ногами людей, пробираясь в первый ряд толпы, чтобы встать и узреть, как: юношу буквально вытряхивают из мешка, голого, окровавленного, обожжённого. Её Дитрих дрожит и что-то шепчет.
Пузатый мужчина зажигает огромный факел. Толпа лихорадочно скандирует:
— Нечистый! Проклятый! Отверженный змеем! Он вестник беды! Сжечь его, очистить деревню!
Старухи и бородатые мужчины в первом ряду сплёвывают в пыль.
Они связывают Дитриха по рукам и ногам и бросают на хворост, как свинью. В словах толпы — приговор, в кипящих лавой словах собравшихся людей — безрассудная вера и страх.
— Как вы можете, одумайтесь! Он не виновен! — Девушка выходит вперёд, примирительно поднимая руки.
— Еретичка! — лёгкий шепоток из глубины толпы рождает бурю возгласов.
— Сжечь её, искупить вину перед змеем! — в унисон гомонят женщины…
Пузатый бросает факел в хворост. Вспышка, хлопок — и огонь уже полыхает.
— Нет! — кричит девушка, бросаясь к костру. — Нет, Дитрих! Я не позволю!
Затем всё перед ней смешивается в круговерти загребущих рук, тучных вонючих тел, только мешающих вытащить юношу из костра.
Собственное правило не убивать людей вдруг растворилось в буре боли, отчаяния и лютой ярости к глупцам, не ведающим, что они творят.
Когда юноша закричал, пожираемый огнём, девушка зарычала в ответ, перевоплощаясь, прорываясь, прорезая, полосуя и сметая всё на своём пути.
В хоре панических криков царила вакханалия смерти и ужаса. Горячая кровь заливала ей лицо, на ходу слизывалась языком, оттиралась с глаз пальцами.
Она бежала, перепрыгивала, рвалась вперёд — и впереди была только цель. Её Дитрих, которого уже заволокло огнём и дымом.
Жар костра опалил девушке волосы и слизал до волдырей чешуйки на руках и ногах. Но боль только придавала ей сил. Наконец она вытолкнула с костра его тело. Затем спрыгнула с горящего помоста сама и, перебросив юношу через плечо, побежала.
Девушка пришла в себя у тонкой струйки ручья в лесных дебрях. Дитрих лежал на куче прелых листьев рядом.
Как же ныло её обожженное тело, как зудели и покалывали покрытые волдырями и запёкшейся кровью ступни. Заскулив от боли, она бросилась к Дитриху, с трудом обнаружила на шее юноши тонкую ниточку пульса. И стала зализывать его раны, выплёвывая из них сгустки крови и сор.
Позднее нежно провела пальцами по его опалённой макушке, сожалея об утерянных роскошных волосах.
Дитрих застонал, но так и не проснулся, горячий, как раскалённый на солнце камень. Её опасения усугублялись: из груди юноши вырывалось неровное хриплое дыхание, а на ранах сквозь коросту проступили капли гноя, местами его тело покрывали синюшные пятна, и не понять — что это было: синяки от побоев или заражение.
У ручья она омыла его раны и, сняв свой порванный балахон, легла рядом, понимая, что, даже если понесётся во весь дух, всё равно не успеет перенести Дитриха в башню, туда, где хранились запасы лекарственных трав.
Он бредил, кашлял и метался, а когда приходил в себя, то кричал и только крепко сжимал её ладонь. Жар усиливался, сердце юноши билось по-птичьему быстро. Он умирал — твердило звериное чутьё, разбивая все надежды.
— Моя принцесса, — в бреду говорил Дитрих, ощупывая её лицо, не ведая ни неприятия, ни страха. Возможно, в мире грёз для него сейчас так и было.
Она беззвучно плакала и выла. Собственные слёзы на вкус казались горьким пеплом.
Багряно-красный рассвет затапливал алым светом лес, гоня прочь сумрак и ночные тени.
Дитрих угасал, однако она не хотела отпускать его. Но что было делать?! Несколько раз девушку озаряло, что она могла бы укусить его и тем самым, возможно обратить его, как произошло с ней. Но ей было невыносимо обрекать человека против его воли на участь чудовища. Девушка не хотела, чтобы за это Дитрих вечно ненавидел её.
— Я хочу жить! — надломленно сказал Дитрих и сел. — Я так хочу жить. Зачем же ты спасла меня, если всё одно умирать?!
Слов не было, только вопль и образ в голове, который она послала ему. Дитрих замер, дёрнулся, а потом легонько кивнул. Бросок, острые зубы впились в юношеское плечо. Вкус крови, горячий и медный во рту, разлился по нёбу, яд вспрыснулся в его кровь. Она поцеловала Дитриха в лоб и сбежала на охоту. Не в силах оставаться подле, потому что чувствовала: истерзавшись неведением, обезумеет.
Ночью, вдоволь насытившись, девушка вернулась, притащив пару белок ему. Дитрих исчез. Сердце забилось, от волны паники и страха, она начала задыхаться. Бросив добычу, раздувая ноздри, лихорадочно стала искать его и нашла у ручья.
Девушка пискнула от удивления и радости, замерев на месте, когда взглядом встретилась с юношей.
— Дитрих… — Слова коверкались от волнения.
Он подошёл к ней, оцепеневшей, первым и крепко обнял. Ожоги на лице юноши прошли, на нежной коже местами уже проступали чешуйки. Её пальцы нежно пробежали по щетине его вновь отрастающих волос.
— Это чудо, что я вижу тебя… — В голосе Дитриха радость, в глазах ласка. И вдруг его ладони уже на коже её лица, нежно гладят чешуйки, а пальцы мягко обводят контуры губ. — Моя спасительница, благодарю тебя… — Он падает на колени, обнимая руками девичьи ступни.
— Тише, не надо, глупый. — Девушка садится рядом. — Поешь лучше, я наловила белок…
— Ты для меня прекрасна, как принцесса, — с придыханьем говорит Дитрих.
В его красновато-чёрных глазах с тонкой вертикальной чёрточкой зрачка светится искреннее обожание. В глазах юноши здесь и сейчас она действительно принцесса, и пусть кожа девушки чешуйчатая, а волосы черны, как сажа, между ними теперь не существует иллюзий, как нет и лжи.
Она тяжко вздыхает. Дыхание перехватывает от нахлынувших чувств. Вот так сладко и одновременно болезненно исчезает в душе печать одиночества, а сердце при этом щемит от счастья, ибо каждому слову Дитриха верит.
На глазах девушки выступают слёзы, а когда она встаёт вместе с Дитрихом, то колени дрожат, а тело ощущает лёгким и невесомым, как пушинка.
Их ладони переплетаются крепко-накрепко, как негласные обещания, как узы верности. Пара разделяет охотничью трапезу и мысленно
