более уважаемые, более очаровательные. Отцу всегда хотелось больше того, чем у него имелось, и матери ему было недостаточно. И мысль о том, что Оджин останется и обнаружит, что ему недостаточно меня одной, была величайшим моим кошмаром.
— Мне пора, — произнесла я, и мое сердце захлопнулось, словно раковина моллюска.
— Я увижу тебя еще?
— Возможно.
Его лицо исказилось:
— Всего лишь «возможно»?
Нервно покусывая нижнюю губу, я представила, что меня ждет. Я попрощаюсь с ним, пообещаю как-нибудь увидеться, а потом стану его избегать целыми неделями, которые будут складываться в месяцы. И таким образом отдалюсь от него, оборву соединяющие нас нити. Мы пойдем каждый своим путем, и годы спустя я увижу однажды, как он идет по улице, и с удивлением спрошу себя: и чего ты так боялась, Хён?
А чего, собственно, я так боюсь?
— С нашей первой встречи столько всего произошло, — пробормотала я. — Мы вместе с тобой раскрыли несколько убийств и дворцовых тайн. Не боялись рисковать нашими жизнями. Столько всего произошло… — Тут я осеклась, потому что поняла вдруг: произошло слишком много всего, чтобы бояться. Что бы ни случилось в дальнейшем, я должна верить, что он будет заботиться обо мне, равно как и я буду всегда заботиться о нем.
Я нахмурила лоб, и Оджин неправильно истолковал мое молчание.
— Действительно, произошло очень многое. Но я все тот же, и я думал, ты ждешь меня. Я надеялся… — Его голос сорвался, он провел ладонью по лицу, такому знакомому мне красивому лицу. — Нет, неважно. Я все понимаю… — Он повернулся ко мне спиной и пошел прочь.
— Оджин. — Я нежно взяла его за руку. Он замер от моего прикосновения. — Мы столько всего вынесли вместе. Ты не отпустил меня тогда. Не отпускай и сейчас.
Я чувствовала биение его пульса — такое же стремительное, как и биение моего сердца. Оджин медленно повернулся ко мне, щеки у него пылали, в глазах появилась робость, какую я никогда не замечала за ним прежде.
— Не отпущу, — прошептал он. — Я не отпущу тебя, что бы ни случилось.
Он взял мою руку в свою, и когда наши пальцы переплелись, до меня дошло, что любовь — не такая, как я боялась. Я думала, это сметающий все на своем пути лесной пожар. А оказалось, она подобна обычному и ни с чем не сравнимому пробуждению к новому дню.
— Павильон Сегомджон, — тихо сказал он. — Жди меня там после работы. Мне так много нужно тебе сказать.
Я кивнула, и когда он подошел невозможно близко ко мне, сердце чуть не разорвалось у меня в груди. Ресницы его были опущены, уши горели. Он наклонился и нежно поцеловал меня в щеку.
— Ты единственная. — Его слова ласкали мой слух, глубоко западали в душу. — И ты навсегда останешься единственной. Обещаю, Хён-а.
Встав на цыпочки, я обняла его за шею, и книга в моих руках коснулась его спины, когда я нашла его губы. Он поначалу, казалось, был ошеломлен, а затем улыбнулся, целуя меня в ответ, и я почти услышала, как он подумал: «Ты всегда найдешь, чем меня удивить».
Я тоже улыбнулась: «Знаю».
Наконец мы оторвались друг от друга, но мы по-прежнему не сводили друг с друга глаз — затуманенных и удивленных тем, что мы средь бела дня нарушаем строгие нормы приличия.
— Мне действительно нужно идти, — прошептала я.
Он заправил мне за ухо прядь волос.
— Похоже, ты там нужна.
Мы оба посмотрели на узкую дорогу, опоясывающую Хёминсо. Хворые крестьяне выстроились в очередь, ожидая, когда для них откроются ворота; поразительно, но, казалось, никто из них нас не заметил.
Я в последний раз посмотрела на Оджина, немного задержала его руку в своей и проскользнула в задние ворота.
Сунув книгу по медицине под мышку, я пошла — с горящим лицом — к главному павильону, где в ожидании начала рабочего дня собрались врачи и медсестры.
— Ты опоздала, — услышала я знакомый голос. Это была медсестра Чонсу, ставшая начальницей над ыйнё. Она внимательно смотрела, как я быстро поднимаюсь по ступеням на террасу, выходящую на большой двор и главные ворота. — Впервые в жизни.
— Меня задержали, ыйнё-ним, — слегка запыхавшись ответила я, вставая рядом с Чиын.
— Рада это слышать. — На губах медсестры Чонсу проступила улыбка. Она оперлась на трость, сделанную из бамбука, — ее вырезал для нее один неприкасаемый, которого она опекала, и принес кто-то из его детей. — Еще в бытность твою ученицей меня беспокоило, что ты слишком уж стараешься преуспеть абсолютно во всем. И потому приятно видеть, что раз в жизни ты опоздала и смущена. Теперь ты кажешься мне совсем другим человеком.
— Наверное, это потому, что я немного выросла за время вашего отсутствия, — сказала я, понизив голос, чтобы слышно было ей одной. Улыбка моей наставницы стала шире, а слуги тем временем отперли главные ворота, за которыми скопились шумящие пациенты.
Я сложила ладони вместе и выпрямила спину. Вместе с утренним солнцем просыпалось и мое сердце.
— Ворота открыты, ыйнё-ним. Начинается новый день.
От автора
В основе сюжета романа «Красный дворец» лежит вольная интерпретация жизни и смерти наследного принца Джанхона (известного также как наследный принц Садо), долгое время интересовавшего меня исторического персонажа. Когда я наконец набралась смелости написать о нем, то постаралась не слишком уж отклоняться от реальных событий. Я изучала историю его жизни так основательно, как только могла, и прослушала столько лекций корейских историков, сколько мне было доступно. Но при этом я понимаю, что, находясь за пределами Кореи и не будучи профессиональным историком, не могу написать подлинно документальную книгу, и потому я не ставила себе целью ограничиваться сухим изложением фактов. К примеру, убийство медсестры Хё-ок — это выдуманное событие, перекликающееся с первым документально подтвержденным убийством, совершенным наследным принцем: в 1757 году он убил и обезглавил евнуха Ким Хан-Чхэ. В конечном счете моей целью при написании этой книги стало описание некоторых событий в соответствии с исторической правдой, насколько только это было возможно.
История наследного принца Джанхона — это, по сути, очень печальная история.
Она осталась в памяти как одна из величайших трагедий времен правления династии Чосон (1392–1910). Когда принцу было двадцать семь лет, его одним жарким днем по приказу отца замуровали в ящик из-под риса. И он оставался в нем до своей смерти, наступившей спустя восемь дней.
Такая казнь явилась попыткой короля обойти правило, согласно которому было строго запрещено наносить вред членам королевской семьи, и принятую тогда практику группового
