тканей и моделей. Я поставила поднос на кровать, и Иззи схватил меня за руку.
– Ты меня любишь? – скрипучим отчаянным голосом спросил он.
Раньше он никогда меня не спрашивал, сам никогда не произносил таких слов, и я никогда даже не думала об этом говорить.
Он напряженно смотрел на меня горящими, расширенными от испуга глазами, и на лбу у него выступили капельки пота. Он месяцами совершенно бездумно набрасывался на меня, как дикий зверь, но тем утром меня окутало волной внезапно вернувшейся нежности, и я поняла, где-то у него в душе еще теплились доброта и музыка. Мы долго смотрели друг на друга: он – в поисках ответа, я – прежнего Иззи.
– Да, – ответила наконец я.
– Тогда запри меня здесь. Не выпускай ни за что, держи на воде и хлебе, без выпивки и даже кофе. Сможешь?
– Да.
Я поцеловала его пальцы, до сих пор крепко сжимавшие мою руку.
Он наклонил голову набок и, вздохнув, меня отпустил.
Потеряв ребенка и исчезнувшего Луиса, Граса была безутешна, но, когда я объяснила ей план, в ней что-то всколыхнулось. Она готовила тарелки с нарезанными фруктами и мягким белым хлебом домашней выпечки и сыром, и я приносила их на подносе. О наркотиках мы слышали, но не столько, как знают сейчас. Даже про ломку было известно мало. Мы держали его в заточении почти две недели. Он покрывался потом, дрожал, и его рвало. Иззи ругался и кричал, его трясло, плакал и умолял отпустить. Иногда я даже боялась к нему входить. А в другой раз он забывался тяжелым сном, и мы осторожно входили, убирали, уносили разбросанную по полу еду, вытирали пролитую воду, меняли грязные простыни. Прошло дней десять. Он затих и стал читать выбранные мной книги. Постепенно к нему вернулся аппетит, а еще через пару дней мы поехали обедать в Чайна-таун. Иззи открыл для меня дверцу такси, предложил стул и держал за руку.
Жизнь словно началась заново.
Некоторое время мы продержались, но постепенно первоначальный распорядок прекратился, Иззи почувствовал свободу: то приходил, то уходил, иногда оставался, но не всегда. Вроде бы все утряслось. Я несколько раз улетала по делам, а когда возвращалась, Граса сообщала, что он ждал меня, как брошенный щенок.
Осенью 1967 года я открыла первый отдельный магазин во Флориде.
Чуть раньше в Бал-Харбор открылся новый роскошный торговый центр, и я была уверена, что моя легкая одежда для тропиков будет там продаваться круглый год. Коллекция имела успех, но я поняла, что в Нью-Йорке, Чикаго и других северных штатах не могу заниматься только летней одеждой. Нужно готовить и зимнюю коллекцию. Спокойствие, снизошедшее на Иззи и наш дом, помогло мне сосредоточиться. Постепенно и Граса стала мне помогать в административных делах, и, чтобы отвлечь от тоски, я попросила ее как моего представителя слетать в Рио и выполнить одно поручение.
Сначала она не соглашалась, боясь, что не справится, но я ее уговорила, напомнив, что там она сможет навестить старушку-мать.
К тому же я сказала ей, что лучше нее никто не знает, какой еды мне здесь не хватает. Уверенная в себе деловая женщина вернулась из первой самостоятельной поездки с чемоданом, набитым джемом из маракуйи и гуайявы. Она хорошо знала мое дело и была образцом точности и здравого смысла. И конечно, когда мы наняли новую горничную, Граса присматривала за работой. Требования у нее были высокие.
И вдруг совершенно неожиданно все пошло наперекосяк.
Бобби Кеннеди объявил об убийстве Мартина Лютера Кинга, и по всей стране прошли массовые беспорядки. Концерт, который Иззи давал в тот день в Нью-Йорке, был отменен. На следующее утро Граса не вышла к завтраку, она сильно расстроилась. Я разливала кофе, а Иззи читал вслух заголовки.
– «В Мемфисе погиб Мартин Лютер Кинг».
Он скомкал газету и положил на стол. Потом снова разгладил.
– Вот так, – заявил он. – Они даже не могут это выговорить.
– Что?
– Ну что это за слово – «погиб»?
Он подчеркнул последнее слово.
– Какое «погиб»? Его убили, уничтожили, ликвидировали.
Он вскочил, яростно размахивая газетой.
– Это всего лишь слово, – попыталась успокоить его я. – Оно ничего не значит.
– Он, черт возьми, не на поединке бился, его линчевали.
Он утрамбовывал газету в корзину для мусора.
– «Погиб»! Вот идиоты!
Он шагал по кухне, открыл холодильник, взял молоко, поставил обратно. Потом закрыл дверцу и прислонился к ней, сложив руки на груди. Он был в ярости.
Я выждала момент и тихо сказала:
– Ну, не все так плохо.
– Да. Где ты, а где я, – фыркнул он. – Мечтать не вредно. Кинг ошибался. Черные и белые никогда не будут равны.
И прошагал к двери.
– Кого мы обманываем?
Через несколько секунд хлопнула входная дверь.
Знаю, ma chère, тебе трудно понять, почему убийство борца за гражданские права могло все перевернуть. Но в апреле 1968-го это казалось буквально крушением мечты, мечты, которую он нам подарил. За пять лет до смерти известная речь доктора Кинга докатилась до Бразилии, и мы с Грасой ее обсуждали. Возможно, именно поэтому она согласилась поехать со мной в США. Будущее, которое придумали для нас – поколения, выросшего во время Второй мировой войны, Кинг и Кеннеди, – окрыляло.
Помнишь, как ты радовалась в прошлом году, когда освободили Нельсона Манделу? Ну представь все эти чувства, надежды, а потом представь, что на следующий день его застрелили. Так мы себя чувствовали после убийства доктора Кинга.
Через несколько дней, возвращаясь из офиса домой, я зашла в бар неподалеку от дома на чашечку кофе.
Ma chère, смаковать хороший кофе иногда так же необходимо, как дышать. Заметила я их, только выходя из туалета. Иззи сидел рядом с Луисом за стойкой бара, сжимая полупустой бокал.
Я застыла, наблюдая, и сердце сразу бешено заколотилось. Сама поза Иззи была странной: он сгорбился, что-то серьезно доказывая, унижаясь под презрительным взглядом и короткими репликами Луиса. Луис опустил в карман пиджака Иззи сверток. Тот, так же сгорбившись, достал что-то вроде сигареты из пачки, Луис развернул ее и пересчитал под стойкой купюры. Положив их в свой карман, он собрался уходить. И тут увидел меня, и его губы скривились в злой улыбке.
– Глянь-ка, кто пришел. Твоя мадам.
Иззи повернулся, и на лице у него отразились одновременно и дерзость, и чувство вины.
– Почему вы не оставите его в покое? – сердито заворчала я на Луиса. – Мало вам несчастной Грасы? Иззи-то вам зачем?
– С Грасой была любовь, – без запинки ответил он. – С
