— Он — параноик, это — точный диагноз. Убивая, испытывает наслаждение.
— Мама моя... — прошептала Даша и зябко поежилась. — Я поняла теперь... Знаешь, у него был вид зверя, только что напившегося горячей крови. Сытый будто, но страшный. Так это значит, что и я?.. И меня — тоже?
— Ты за себя больше не беспокойся. Только слушайся и какое-то время не проявляй самостоятельности. Нам бы только поймать его. А уж с его шавками, с бандитами, как-нибудь справимся, разделаемся. Это я тебе твердо могу обещать. Только бы знать, где эта сволочь прячется... Мы уж его и за границей искали, и в Москве. Пока все мимо.
— За границей его нет, там мать его проживает. В Дюссельдорфе, он говорил. А сам он?.. А если я скажу, ты со своими сыщиками меня к нему в сообщники не зачислите?
— Да ты что, Дашуня?! — искренне возмутился Владимир. — Да мы все за тебя ему пасть порвем! Ты что?!
— Ну вы — ему или он — вам, — рассудительно и печально заметила Даша, — это надо еще посмотреть. Но только и я не уверена, что он в одном месте прячется. Несколько у него квартир. Я на двух у него была.
Еще одну он Светке снимал, но — тайно, не любил афишировать свою заботу... Ох, чую, убьет он меня, зря я все это придумала...
Но Поремский был готов уже вскочить, одеваться и мчаться к Гоголеву — за немедленной помощью. Чтобы, не откладывая дела в долгий ящик, высылать опергруппы по названным Дашей адресам, блокировать все входы и выходы, а если гад окажет вооруженное сопротивление, стрелять безо всякой жалости.
Это его настроение Дарья, видно, и почувствовала. Ну да, пусти гончую по следу, она все забудет и умчится, бросив хозяина. Или того, кто отстегнул поводок. Но слово было уже сказано, и это она тоже прекрасно понимала, а видя его глаза, загоревшиеся охотничьим азартом, осознала, что и она сама сейчас для него лишь повод догнать и... отличиться. И он уже не отстанет, пока она не назовет адресов.
Но Даша ошиблась. Узнав то, что ему требовалось, и записав три адреса, Владимир посмотрел на часы и удовлетворенно отметил, что времени для любви у них еще оставалось навалом. Так вот прямо и сказал ей: «Время для любви». Она даже не поверила. А как же азарт погони?
— Дашенька, детка! — рассмеялся он. — Ну кто, сама подумай, станет в начале четвертого гоняться за бандитами? Спят же все. И сладкие сны видят. Да и нам с тобой сейчас выходить на улицу совсем не с руки. Бандитский же город! Сами пугаете приезжих.
— Это кто ж тебе такое сказал? — В Даше взыграл сварливый патриотизм.
— Те, кто их ловят. А ты успокойся, давай и мы с тобой приляжем, обнимемся, ты Немного поспишь у меня вот здесь, — он пошлепал себя ладонью по левой стороне груди, — а то ведь за всю ночь так и не сомкнула глаз. С другой стороны, никто ж нас не заставлял, не насиловал — все сами, верно? А когда настанет утро, я позвоню куда следует, потом мы решим вопрос твоей безопасности, ну а уж потом займутся делом те люди, которым это положено по штату. Самодеятельность в нашей работе исключается полностью. А воспринимается только художественная. А теперь иди сюда, обними меня, коленку-то приподними, вот так, сюда... Ох, Дашка, ну до чего ж ты, зараза, сладкая, черт меня побери!
И это его почти рычащее признание она еще восприняла осознанно, то есть услышала, правда, уже издалека, хотя губы их давно слились в бесконечном поцелуе. А вот дальше на нее обрушились уже одни сплошные эмоции, которые окончательно оглушили, ослепили, а затем и отключили ее сознание.
Бесплотная Дашина душа воспарила к небу и оттуда с неподдельным изумлением наблюдала, как далеко внизу, на одинокой земле, без конца переплетались в страстных конвульсиях грешные тела мужчины и женщины, непрерывно заполняя все огромное пустое пространство вокруг себя тем, что они называли любовью.
Душа-то наблюдала, хотя и терзалась в сомнениях — а хорошо ли, правильно ли подглядывать со стороны? Ай, как, наверно, все-таки стыдно, но... до чего ж сладко, господи...
Услышав на рассвете, то есть в начале шестого, не привычно молодой и звонкий, а сильно охрипший и будто сорванный на морозе голос молодого «важняка», Виктор Петрович сонно рассмеялся, ибо прекрасно понял истинную причину разительной метаморфозы. Это «амур» виноват, как рассуждали все его петербургские предки.
— Ты, Володя, сейчас будто тот, что вчера не вернулся из боя. Причины мы обсудим потом, а теперь докладывай по существу. Что тебя заставило тревожить начальство в этакую рань, когда, если ты еще помнишь классика, «все чистое ложится, а все нечистое встает»?
— Виктор Петрович, но комментс! Срочно записывайте три адреса! Это сейчас важнее всего.
Уже через минуту Гоголев был серьезнее некуда. Спросил только:
— Ты абсолютно уверен?
— Я ж говорю: пока — без комментариев. Но есть еще одно важное дело...
И он рассказал о том, что нужно срочно обеспечить безопасность женщине, которая и оказала неоценимую помощь следствию. Ее жизнь может оказаться в серьезной опасности. На это Гоголев мудро и спокойно отреагировал, сказав, что он именно так и предполагал. И поэтому прямо сейчас пришлет одного хорошего человека, который обеспечит ей охрану и которого она должна будет беспрекословно слушаться и подчиняться ему.
— Это в районе Автово, я правильно вчера тебя понял, да?
— Вот именно, — даже не покраснев, подтвердил Поремский и уточнил адрес, по которому находился.
— Ну и агентура у тебя, Володя, искренне завидую! А по правде сказать, сейчас тебе, я думаю, позавидовал бы даже твой непосредственный друг и учитель Александр Борисович, который, между нами говоря, и сам никогда не терялся, почему и оставлял за флагом всех своих соперников и конкурентов. Вот так!
Дарья, приникнув щекой к обнаженному еще плечу Владимира, слышала довольно громкий их разговор по мобильному телефону — возможность пользоваться городским аппаратом он сразу отмел — с нарастающим изумлением. Основательно утомленная и физически, и психологически — это ж какое напряжение приходилось выдерживать и переживать раз за разом! — она все же не потеряла способности к логическому рассуждению. И теперь происходящее представилось ей каким-то абсурдистским спектаклем, в котором едва ли не главная роль отведена именно ей. И не знала еще — смеяться ей или горько плакать...
4
А непосредственный друг и учитель, о коем неожиданно к месту вспомнилось Гоголеву (да и то, скорее всего, с подачи Меркулова), досматривал очередной сон и не чувствовал ни малейших угрызений совести оттого, что никакого видимого результата пока так и не достиг.
Он успел уже ознакомиться с большей частью изъятых у представительств компании «Норма» документов, выслушал соображения по поводу некоторых из них Генриха Крафта — главного специалиста в данной теме, и, наконец, сумел-таки встретиться для серьезного разговора, который, впрочем, можно было при желании назвать и допросом, с мадам Масленниковой, в девичестве — Нестеровой. Ее местонахождение было отлично известно Генриху, а мадам, естественно, уклониться от встречи со следователем из России не могла — слишком уже много суровых обвинений «висело» на ее родных и близких. Отказаться не могла, но и сотрудничать со следствием, как видно, тоже не собиралась.
