Константин Бальмонт, с чувством читавший в тот день поэтическое посвящение новобрачным.
Наступил год 1919-й. В самом его начале Николая Александровича ждал новый душевный удар – его комиссовали. Он не прошёл лётную комиссию: после ранения одна нога стала короче другой, и дабы сослуживцы не замечали его хромоты, носил особую обувь. Но это ухищрение легко вскрылось врачами – из лётного состава командира авиаотряда списали.
Начались другая жизнь и другое служение. В июле того же года в Харькове Николай Александрович был рукоположен в сан диакона, через несколько дней – в сан священника. Вначале служил в церкви небольшого украинского села, затем переехал в Москву, где вёл службы в церкви Николая Чудотворца на Песках, что на Арбате. Старинный московский храм помнил и Александра Пушкина: здесь Павел Нащокин крестил свою новорожденную дочь, а поэт был её крёстным отцом. Пушкин адресовал письма задушевного другу по тогдашним обычаям так: «Павлу Воиновичу Нащокину в Москве, в приходе Николы Песковского на Арбате, в доме Годовиковой».
В тех же церковных стенах спустя почти столетие, в 1921 году, отец Николай отслужил панихиду по чтимому им Александру Блоку. И начал её необычно – со стихотворных строк недавно почившего поэта: «Девушка пела в церковном хоре…» Увы, но и московский приход пришлось вскоре оставить: отец Николай не пожелал смириться с «модными» веяниями так называемой «Живой церкви». Её именовали и «Православной церковью в СССР», и «Обновленческим расколом». Целью же нового движения стало соглашательство с властью в советской России и даже сотрудничество, так называемый «поиск симфонии», с ОГПУ и позднее с НКВД! Нет, не мог поддержать «обновленцев» глубоко верующий и чтущий заветы истинного православия отец Николай!
А в 1933-м церковь Николы Чудотворца, что на Песках, древнейшую в Москве – впервые упомянутую в летописи XV века (!), – а вместе с ней и другие чтимые арбатские храмы снесли…
Но ещё до этих горестных событий отец Николай перебрался в калужское село Косынь, в маленькую церквушку, где стал сельским батюшкой. Довелось служить ему и настоятелем церкви Успения Божией Матери в Клину. Позднее, волею суровых обстоятельств, отцу Николаю пришлось сложить с себя священнический сан и уехать в Москву на поиски работы. Нужно было кормить разросшуюся к тому времени семью: как-никак к тому времени он был уже отцом шестерых деток, мал мала меньше.
Конструктор
В Москве (шёл 1928 год) Николай Бруни устроился переводчиком в Научно-испытательный институт Военно-воздушных сил. Затем работал в ЦАГИ и в Институте гражданской авиации, где переводил техническую документацию с четырёх европейских языков. Позже перешёл в Московский авиационный институт (МАИ), и уже в 1933-м Николай Александрович стал числиться профессором МАИ и авиаконструктором. Сказался и практический навык, обретённый им в воздушных боях Первой мировой.
Бывшему священнику, ступившему на научную стезю, суждено было оставить свой след в российской авиации: он разработал кинематическую схему перекоса несущего винта вертолёта. Эта конструкторская идея Николая Бруни актуальна до сих пор: применяется в полёте вертолётчиками многих странах. Верно, ни одна жизнь спасена благодаря тому остроумному и научно выверенному решению!
Вроде бы всё наладилось и устоялось в судьбе Николая Александровича, полной поисков и метаний. Несколько лет тогдашней его жизни можно было бы назвать вполне счастливыми: интересная работа, чудесная дружная семья, друзья.
Всё изменилось в одночасье с приездом в Москву (в качестве консультанта) известного французского лётчика и конструктора Жана Пуантисса. Ректор института пригласил Николая Бруни к себе в кабинет с просьбой и поручением: повсюду сопровождать гостя из Франции, а также быть его переводчиком.
Мог ли тогда и помыслить Николай Александрович, сколько бед и несчастий в будущем (совсем недалёком!) будет сулить ему тот вояж иностранной знаменитости?!
Приезд коллеги-француза почти совпал с грозным событием – вечером 1 декабря мирного 1934-го в коридорах Смольного грянул предательский выстрел: убит первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Киров. С этого злополучного дня в стране начались массовые чистки и репрессии. Последовало официальное заявление: Киров, народный любимец, стал жертвой заговорщиков – врагов народа!
Услышав о том, Николай Александрович будто бы произнёс: «Теперь свой страх они зальют нашей кровью». Пророчество то не замедлило сбыться: кто-то из сослуживцев, запомнивший те слова, тотчас донёс на профессора Бруни. Повод для ареста Николая Александровича – а случился он 8 декабря 1934 года – отыскался скоро – «контакты» советского профессора с иностранцем: налицо «шпионаж в пользу Франции»!
Приговор вынесли нешуточный: пять лет исправительно-трудовых лагерей! В марте 1935-го бывшего лётчика, священника и авиаконструктора отправили по этапу в Ухтпечлаг, в северный посёлок Чибью.
Ваятель
Лагерное начальство поставило Николая Александровича жёсткие условия: работу обязали выполнить к юбилейной дате, дабы отрапортовать властям о культурных начинаниях в посёлке Чибью.
В безотрадной той жизни Николая Бруни случилась однажды и великая радость. И всё благодаря Пушкину: заключённому ваятелю для ускорения работ разрешили свидание с женой. Скульптор испросил для себя помощника, вернее, помощницу, добился, убедил начальство, что никто лучше не поможет ему, чем жена Анна Александровна.
Ему разрешили, но вовсе не из гуманных побуждений. Пришлось пойти на явное попустительство, и всё ради того, чтобы выполнить в срок приказ товарища Мороза.
Приехавшая из Малоярославца (куда после ареста Николая Александровича сослана была его семья) супруга прожила в лагере около двух недель, помогая мужу в работе, – немыслимое для обоих счастье! Благодаря решимости Анны Бруни разделить неволю вместе с мужем (увы, лишь на короткий срок!) сбереглись стихи и автопортрет художника. На нём он предстал стариком с измождённым сухим лицом, кажущимся ещё более худым из-за длинной бороды, но с ясным взглядом умных и страдальческих глаз.
Стихотворение, написанное Николаем Бруни при встрече с женой, так и называлось «Свидание». В нём – весь Николай Александрович, думающий, любящий, не теряющий светлой надежды.
Стихи эти не просто рифмованные строки, нет, – в их поэтическую ткань вплетены глубочайшие богословские раздумья… Более того, стихи как символ несломленного духа истинно русского (хоть и с французскими корнями) православного человека.
Не властны мы замедлить шаг
Ни дней последних, ни столетий.
И ты вернёшься в наш очаг,
Где ждут покинутые дети.
Лелеять в сердце образ твой
Я буду вновь один в изгнанье
И вновь молиться о свиданье,
Единоборствуя с тоской.
Скульптурное своё творение автор наделил тайным и высоким смыслом: его Пушкин, вроде бы мирно сидящий на скамье с поэтическим томиком в руке, вобрал в себя и волю
