Немцевич уехал в Джорджтаун — небольшой городок рядом со строящейся новой столицей Соединенных Штатов. Там его принял человек, чьим именем назовут этот город. Юлиан страшно волновался перед встречей с Джорджем Вашингтоном, который гостил у своей внучки, недавно вышедшей замуж. Его предупредили, что первый президент глуховат и говорит только по-английски, поэтому Немцевич затвердил несколько английских фраз, чтобы произнести их четко, громко и без запинки. Его встретил высокий, величавый седой старик с волосами, собранными сзади в хвост, с живыми голубыми глазами, крупным носом и выступающей нижней челюстью (Немцевич знал, что челюсть вставная, но лучше не обращать на это внимания). Они обменялись несколькими фразами, и Вашингтон спросил: где же наш друг? Юлиан этого и боялся. Он покраснел, как рак, ответив, что Тадеуш еще нездоров и не выходит из дома. Он должен лгать великому человеку, известному тем, что всегда говорит только правду! Какой стыд… Обед прошел практически в молчании, разговаривали мало: Вашингтон из-за глухоты часто терял нить беседы и боялся сказать что-нибудь невпопад, а Немцевич не мог ее поддержать, плохо зная язык. Тем не менее он получил приглашение навестить генерала в его поместье Маунт-Вернон. Вместе с другом, разумеется…
Неужели ему придется солгать дважды? Ведь ложь рано или поздно раскроется… Тадеуш будет в Париже, наверное, через месяц. Джефферсон уже продает с молотка его имущество, оставшееся в Филадельфии.
XVIЧто на этот раз?
Павел шествовал по аллее, представляя себя со стороны: величественная осанка, элегантное движение руки с тростью, приятное и бесстрастное выражение лица. Да-да, бесстрастное. И жена напрасно старается что-то в нем прочитать.
Она чего-то хочет от него, это совершенно ясно. Выехала встречать его в Тихвин со всем двором, теперь вот этот праздник в Павловске. Несомненно, на его подготовку ушло много труда, но она ничего не делает просто так, чтобы сделать ему приятное.
Они уже больше часа гуляют по парку Соловей. На круглых площадках в конце каждой аллеи устроены подмостки, где актеры разыгрывали перед ними сцены из комедии, балета, оперы… Эта француженка, мадам Шевалье, весьма недурна. И прехорошенькая. Наверное, ненамного старше Анны… Похоже, «сюрпризы» еще не закончились, осталась последняя аллея. Так что на этот раз?
Эта аллея ведет к хижине Пустынника — точь-в-точь такой, как в саду при замке Монбельяра, где будущая российская императрица провела детство. Вот почему ему так душно в Павловске: здесь всё — так, как хочет она. Нет, он задержится здесь на неделю, самое большее, на две — и в Гатчину.
Граф Вельгурский? Хорош пустынник… Но говорит красиво, в этом ему не откажешь. Хорошо, государь соизволит посетить его скромное жилище. Опять музыка… За хижиной. «Как хорошо среди своей семьи!» Дочери и невестки поют хор из «Люцилии». Что ж, очень трогательно.
Он улыбается — слегка, с достоинством, немного загадочно. Лицо его по-прежнему непроницаемо. Она чувствует, что он изменился, но не может понять, в чем же перемена. Что произошло за этот месяц? Разумеется, ей этого не понять. Он познал любовь.
Любовь настоящую, искреннюю, непритворную. Всё его путешествие по Казанской губернии было пропитано ею. В Козьмодемьянске жители выпрягли лошадей из его экипажа и внесли его в гору на руках, причем женщины своими руками счищали с кареты дорожную грязь. В Чебоксарах местные купцы поднесли ему хлеб-соль на вызолоченном серебряном блюде и закатили пир на собранные ими деньги. В деревне Аккозино он ночевал в простой крестьянской избе черемисов и совершенно не опасался за свою жизнь. Смотр в Казани тоже прошел успешно: полки, хотя еще и не выученные на новый манер, выполнили разворот в линию и все перестроения без малейшей запинки — им хотелось доставить ему удовольствие. Да, именно — доставить ему удовольствие…
Ужин подали в саду; оркестр, скрытый за кустами, продолжал играть. Два брата жены тоже здесь — ах, вот оно что. Наверное, им что-то нужно. Что ж, он выслушает их. Искательство — удел слабых; сильные должны быть великодушны. А он силен: слабых жалеют, могущественных боятся, и только сильных любят.
Провинциальные дамы любят в нем своего государя, помазанника Божия, почти небожителя. Но Анна — нет, она любит в нем человека, мужчину! Он вовсе не льстит себе; разве его нельзя полюбить? Жена тоже это почувствовала. Ее тайное письмо к Лопухиным с советом оставаться в Москве — тому доказательство. Возмутительный поступок! Он ничем не намекнет ей на то, что письмо перехватили. Пусть думает, что ее combine[23] удалась. Но оперными ариями его не околдовать. «Анна» означает «благодать»… Осенью Лопухины приедут в Петербург, а Мария Федоровна пусть отправляется… в Холмогоры! Он как раз восстановил там упраздненный женский монастырь. И сладкоголосого «пустынника», поющего с ее голоса, он тоже удалит от двора. Пусть едет в Вильну, там ему самое место.
Ах, как долго еще ждать осени! Сейчас только середина июня.
После ужина, когда все направлялись к дворцу, со стороны казарм послышался хриплый звук трубы — тревога! Гости удивленно переглянулись: в чем дело? Но сигнал тотчас подхватили барабаны.
— Наверное, там пожар, — сказал Павел и скорым шагом пошел по аллее — решительный, невозмутимый, великий.
Александр, Константин, Кутайсов и Ростопчин поспешили за ним; растерянные дамы добивались пояснений от не менее растерянных кавалеров. Справа послышался топот множества ног; по главной аллее бежала рота солдат во главе с офицером. Увидев придворных, они остановились.
— Где? Куда? — выкрикнул офицер, потом махнул рукой и побежал в ту сторону, куда ушел император.
— Это бунт! — взвизгнула императрица. — Спасайте государя!
Ближе всего к ней оказался Феликс Потоцкий; развернув его вслед за солдатами, Мария Федоровна толкала его впереди себя, побуждая бежать на помощь и не переставая кричать. Перепуганный толстяк Потоцкий, не понимавший по-русски, представлял собой весьма комическое зрелище, но только всем было не до смеха: великие княжны побледнели и встревоженно озирались; Елизавета с Анной обнялись. Каждый думал о своем и не знал, что ему делать. Идти во дворец? Или бежать к воротам? А вдруг ворота уже заперты?..
Становилось холодно, женщин пробирала дрожь. К счастью, прибежал запыхавшийся Александр и объявил, что тревога ложная. Мария Федоровна истерично рыдала у него на груди, а он, отдышавшись, рассказал, что случилось: гвардейский трубач вздумал упражняться в пустой комнате, чувствуя недостатки своего мастерства; барабанщики решили, что взаправду тревога, и подхватили сигнал; офицер вывел свою роту строиться… Но теперь всё разъяснилось.
— И виновный будет наказан! — торжествующе сообщил подоспевший Константин.
***
В Гатчине прожили только полтора месяца: душа государя рвалась в Петербург.
— Вообразите, до чего доходит моя страсть: я не могу смотреть на маленького горбуна Лопухина, не испытывая сердцебиения, потому что он носит ту же фамилию, что и она.
