о себе как о диверсанте, аптекарь сдал бы меня в гестапо, да. И был бы прав. Вот я и пытался намеками дать ему понять, что мне нужно, но ничего не вышло.
Кузнецов, гад такой, долго смеялся, рассказывая мне о встрече с аптекарем. Николай навестил его по приезде из столицы рейха с целью узнать новости, а агент встретил его рассказом обо мне. Аптекарь испугался, думал, к нему пытаются подвести агента гестапо, и такого наговорил, хоть стой, хоть падай. В итоге информация о вылете группы диверсантов в наш тыл ушла куда следует, успели все же, но я еще долго ругал Кузнецова за скрытность, что мне делать, если у меня лично нет выхода на агентов. Николай Иванович наотрез отказался сводить меня с аптекарем, аргументируя это тем, что тот просто откажется помогать нам. Аптекарь был местным, пруссаком, на чем его завербовали, понятия не имею, может, он и вовсе идейный коммунист, а может, просто держат за причинное место, заставляя сотрудничать, всяко может быть.
– Николай, я тут случайно обратил внимание на одного мальчишку, Колю Решетникова, знаешь о нем что-нибудь интересное? – спрашивал я по делу, Кузнецов был допущен до информации о курсантах.
– Думаешь, наш человек? – Кузнецов сразу понял всю суть.
– Он мне напоминает меня самого, – я обрисовал свои мысли, – только как подойти? Если я не переигрываю, то тут каждый считает меня убежденным нацистом.
– Так и нужно, пусть все так и остается, а с мальчиком… – он блеснул глазами, – я сам поговорю, я здесь в том числе и для выявления неблагонадежных.
– Хорошо, – согласился я.
Еще с конца мая до меня донеслись обрывочные сведения о действиях группы мальчишек-диверсантов, но вот когда Кузнецов сообщил секретные сведения прямо от начальника школы, обрадовался всерьез. Диверсантов приняли, и они работают на благо нашей с Николаем Ивановичем Родины. Судя по передаваемой информации, дезу СМЕРШ льет дозированно и очень удачно. Кузнецову уже стало известно о большом резерве немецкой армии, перебрасываемом на Украину. Рокоссовский должен быть доволен, фронт оголяется, а ему удалось самое сложное в такой ситуации: оставить в секрете наращивание своей группировки. Думаю, все будет еще лучше, чем в известной мне истории. Если наступление пойдет удачно, не только на границу выйдем, а еще и Польшу прихватим, и тогда уже будет плевать, какая группировка собрана на Украине. Да, войск там много, но всю разом ее никогда не перебросить, наш южный фланг не даст.
– Вот, это подтверждение нашей теории об арийской нации, волею судьбы оказавшейся разделенной, – говоривший, невысокий худощавый мужчина средних лет, активно жестикулировал, и это действие завораживало всех вокруг.
Всех, но не меня. Я и в будущем видел много хроники с участием этого человека. Правда, вживую это оказалось более внушительно и зажигало не по-детски, но все же его манеру я узнавал. Прошу не любить и не жаловать. Его неуравновешенность – Адольф Алоизович, собственной, мать ее, персоной. Если честно, то меня просто воротит от его манеры выступать на публику, жесть похлеще заседаний Госдумы.
В середине июня, как снег на голову, в Кенигсберг и в нашу школу, в частности, заявился отец немецкого народа с прихлебателями. Все бы ничего, но среди выступавших на собрании оказался и начальник школы абвера и «мой» майор Дюррер, получивший совсем недавно повышение и чин оберст-лейтенанта. Эти уроды, отрапортовав, доложили приехавшим гостям из Берлина об удачном эксперименте, идущем с сорок первого года, то есть о нас. Фюрер, до этого только слушавший речи разных господ-офицеров, различных чиновников и прочей челяди, внезапно заинтересовался вопросом и подозвал к себе Дюррера. Перекинувшись с ним парой фраз, взглядом безошибочно вычленил меня из толпы инструкторов и курсантов и вперил свои блеклые глаза прямо в мои. Очень хотелось отвернуться, но не потому, что тот давил взглядом, а просто было противно, если честно. Почему-то внешний вид говорил мне о ненормальности этого человека, являвшегося исторической личностью и злодеем мирового масштаба. А уж когда через адъютанта Дюррера меня вызвали к трибуне, даже коленки затряслись. Никак я не ожидал, особенно появившись здесь в сорок первом, что через несколько лет смогу увидеть Гитлера, да еще вот так близко, даже рукой можно дотронуться, если захотеть. Любой советский человек, наверное, сейчас хотел бы оказаться на моем месте, но я был спокоен. Вгрызаться в горло фюреру даже в мыслях не было. Зачем, что это изменит? Убери его сейчас, на смену придет какой-нибудь урод, еще более жестокий, чем Алоизыч. Даже представить трудно, что может пойти по-другому после внезапной смерти Гитлера. Да тот же Гиммлер из мести зальет всю страну кровью, последователи Адольфа сотрут с лица земли все то, что еще находится в их власти. Нет-нет, даже думать не буду.
Встав рядом, я дал осмотреть себя сверху донизу и начал вслушиваться в речь фюрера. А говорил он как всегда об арийцах, о том, что немецкий народ избран создателем для великой цели – управлять и владеть всем миром. В общем, Адольф сел на своего любимого конька и помчал. Краем глаза осматривая округу, с удивлением обнаружил, что многие присутствующие слушают фюрера с открытыми ртами. Почему удивился? Ну, так ведь они-то, в отличие от меня, не в первый раз это слышат и могли бы уже привыкнуть к пламенным речам своего вождя.
– Даже на территориях этой варварской страны мы находим представителей нашей расы. Наш народ был искусственно разделен в прошлом, но мы нарушили планы мирового сионизма, и вскоре арийцы воспрянут, как феникс из пепла, осталось совсем немного, мы обязательно победим это зло, потому как только Германия может управлять миром!
Хренасе он завернул, но об евреях, кстати, в чем-то прав. Не берусь судить эту нацию здесь, в сороковых годах двадцатого века, и уж тем более в древние времена, но в будущем меня часто посещали мысли относительно правильности идей Гитлера о мировом сионизме. В будущем евреи вели себя настолько нагло и безнаказанно, что это вызывало злость и желание подумать над словами Адольфа.
– Мне рассказали о твоих подвигах во славу рейха, ты еще очень мал, но уже многое сделал для славы нашего народа, продолжай в том же духе, и в будущем тебя ждут слава и почет! – обратился непосредственно ко мне фюрер.
Вскинув руку в нацистском приветствии, я бодро произнес:
– Хайль Гитлер, – и тут же добавил неуставное: – Слава Великой Германии!
Толпа загудела, но это был восторг, а Гитлер (меня аж передернуло) положил мне на плечо свою тощую руку и
