Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Поиски ничего не дали. Анюта с мужем объехали все вокзалы, и железнодорожные, и автомобильные, но Лизавету так и не нашли. Потом они обзвонили все больницы — тоже безрезультатно.
Анюта паниковала, боялась, что вот-вот сорвется в истерику. Вовка поглядывал на нее исподлобья, тихо ворчал, ругал непутевую молодежь. А ведь еще нужно рассказать об их неудаче Максиму. Он им не поверит, будет сам рваться на поиски.
А Лизавета? Ну как она могла вот так просто взять и исчезнуть?! Пришла бы к ним с Вовкой, на худой конец…
Разговора с Максимом не получилось. Он выслушал их молча и также, не говоря ни слова, принялся одеваться. Анюта хотела его остановить, но Вовка не дал…
Максим вернулся ночью, измученный, потерянный, совершенно больной. Не разуваясь, рухнул на кровать, закрыл глаза. Не нашел…
Вовка посмотрел на градусник, послушал тяжелый, с надрывом кашель и вызвал «Скорую».
Брат ехать в больницу не желал, он вообще сделался каким-то буйным. Анюта испугалась. Вовка успокаивающе обнял ее за плечи, сказал трагическим шепотом: «Это из-за интоксикации». В общем, вечерок выдался еще тот: Лизавета как сквозь землю провалилась, Максима положили в больницу с двусторонним воспалением легких, «загрузили» лекарствами, поставили капельницу, и он, кажется, задремал. А Анюте еще предстояло сообщить родителям, что их младший ребенок захворал.
Макс не лежал в больнице с младенчества, поэтому к случившемуся отнесся как к настоящей катастрофе. В первую очередь из-за того, что его лишили возможности продолжить поиски Лизаветы. Во-вторых, из-за тотальной слабости, из-за которой даже сама мысль о побеге казалась смешной и неосуществимой. Он привык чувствовать себя сильным мужчиной, а сейчас был беспомощнее младенца.
Облегчение наступило на третий день болезни. Нет, не физическое, до физического облегчения ему было как до Луны. Исчезли муки душевные, словно камень с души упал.
А все сестрица Анюта! Додумалась связаться с дядей Федей, попросить его выяснить по своим каналам местопребывание Лизаветы. Дядя Федя и выяснил, всего за каких-то пару часов: позвонил кое-куда, поговорил кое с кем и сообщил племянникам радостную новость — Лизавета жива-здорова и ни в какой она не в Москве, ни на каком таком железнодорожном вокзале, а на своей исторической родине.
После облегчения пришло удивление — как она попала на эту самую историческую родину? А потом пришла обида — Макс тут, понимаешь, с ума сходит, морги и вокзалы обыскивает, а она сидит себе дома и даже не думает сообщить ему, что с ней все хорошо! Негодница…
Ладно, главное, что она жива и можно расслабиться и спокойно поболеть.
Расслабиться не позволила родня. Макса навещали по нескольку раз в день, закармливали домашними вкусностями, задаривали подарками.
Первой на его подоконнике обосновалась хрустальная летучая мышь, подарок сестрицы Анюты. Мышь была нескладная, лопоухая и смешная. Макс едва не прослезился.
Потом расстарались родители: принесли ангелочка, маленького, щекастенького, толстозадого. Племянники тоже не отставали — презентовали любимому дяде Максу свинку. Свинка была пролетарских кровей, вовсе не хрустальная, а самая обычная, стеклянная, но летучей мыши и ангелочку она понравилась. А уж как она понравилась Максу, можно и не говорить.
В общем, подарки были незатейливыми, простенькими, но душу лечили получше некоторых капельниц. Наверное, впервые в жизни Макс так остро осознал, что значит семья и настоящая забота. А еще он осознал, что в его жизни чего-то не хватает. Пока еще он именно так и думал — «чего-то», а не «кого-то», не решался сознаться в этом даже самому себе. Наверное, это происходило с ним уже давно, наверное, именно от этого он бежал все эти месяцы, прятался за точеной спинкой Лоры, хамил и огрызался перед неизбежностью, делал больно себе и окружающим…
Макс удрал из больницы спустя девять дней, сразу, как только ему перестали колоть антибиотики. Родителей и сестрицу в известность он решил не ставить, чтоб не суетились, не устраивали ему торжественную встречу.
Дома было стыло и неуютно. Вот интересно, всего каких-то полторы недели хозяин отсутствовал, а квартира успела приобрести нежилой вид. И слой пыли тут совершенно ни при чем, дело в ощущениях: и пахло как-то не так, и освещение было каким-то не таким, и мебель стала как будто неродная. Да что там мебель, вот его отражение — оно ведь тоже словно неродное. Щетина, совсем некреативная, а сизая и неопрятная. И волосы — отросшие и растрепанные. И глаза — ввалившиеся и виноватые. И…
Дракон, нахохлившись, сидел на зеркальной полочке, прижимал к пузу розовое хрустальное сердце и смотрел обиженно и даже немного осуждающе. Макс смутился, Дракон никогда до этого дня не позволял себе таких взглядов. Может, оттого, что раньше он считал Макса своим хозяином, соблюдал субординацию…
Стоп! А что он вообще тут делает? Это же Лизин Дракон, он должен быть сейчас с ней, на ее исторической родине, а не стоять тут, на зеркальной полочке.
Лизавета с Драконом не расставалась никогда, Макс подозревал, что она даже спит с ним в обнимку. А тут что получается? Получается, что она его забыла. Или оставила сознательно, в виде компенсации?.. Макс взял Дракона в руки, поднес к глазам. Хрустальное сердце не билось — почти. Обиделся? Заболел? Скучает? А может, и первое, и второе, и третье?
— Ну, ты что? — спросил он упавшим голосом.
Дракон на контакт не шел, наверное, действительно обиделся.
— А у меня для тебя компания. — Макс поставил Дракона обратно на полочку, достал из кармана летучую мышь, ангелочка и свинку. — Вот, прошу любить и жаловать.
Если Лизин Дракон и обрадовался, то виду не подал. Макс тяжело вздохнул, принялся раздеваться. Болезнь не прошла бесследно. Препирательства с лечащим врачом, сборы и побег из больницы отняли остатки сил. Надо же! Какая-то пневмония нанесла такой заметный урон его молодому, растущему организму. Макс побрел в гостиную, включил телевизор, рухнул на диван. Он полежит немного, может быть, даже поспит, а потом примется за уборку. Теперь, когда Лиза отбыла на свою историческую родину, придется самостоятельно поддерживать уют в собственной квартире и собственной душе…
В бок ему что-то уперлось, Макс пошарил рукой среди диванных подушек, извлек на свет божий свернутый в трубочку листок бумаги, хотел было выбросить, но передумал и развернул.
Это было письмо из прошлого — письмо от Лизы. Прощальное письмо, если он что-то понимал в этой жизни…
Она его благодарила — почти в каждой строчке. Она не забыла ничего из того, что он для нее сделал. Она писала, что собирается уезжать, что и так злоупотребила его гостеприимством, за что тысячекратно извиняется. Что не может найти в себе смелости попрощаться очно. Что он самый лучший и самый благородный, и она…
На этом письмо обрывалось, и Максу так и не удалось узнать, что же такое хотела написать Лизавета. А узнать хотелось, аж между лопатками зачесалось. Он — самый лучший, с ума сойти! Лизавета считает его самым лучшим в мире! Нет, маленькая поправочка — Лизавета считала его самым лучшим до тех пор, пока он не вышвырнул ее на улицу. Он вышвырнул, а она убила его хрустальный народец. А потом оставила в качестве утешительного приза своего ненаглядного Дракона. А Дракон не хочет с ним оставаться, дуется и грустит. И в квартире теперь пусто и неуютно, так, словно Лизавета жила в ней не каких-то пару месяцев, а целую вечность, и квартира успела к ней привыкнуть и теперь тоскует так же, как и Дракон, так же, как и он сам… Ох, грехи наши тяжкие! Лучше было валяться в больнице…
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
