Семен, благодушный, представительный, был похож на доброго принца.
— Петрушку поздравляю. Честной компании — салют!
На скулах Семена розовели пятна. Он был уже совсем навеселе. Видимо, нашел-таки общий язык с Чугуновым. Шурочка поспешно подвинула ему стул, но он усадил Анфису, а сам притащил от приемника кресло, водворил его между Петром и Волобужским и сразу же оказался в роли тамады. Тосты под его началом приняли скоростной темп.
Пили за именинника, за «дай бог не последнюю», за женщин, без которых, по убеждению тамады, «не было бы жизни».
— Вот именно, нету от них житья, — веско вставил Волобужский, нажимая на шоколад.
Семен, перегнувшись через стол, уже подкладывал Шурочке в тарелку. Петр сиял, полные губы его счастливо вздрагивали, когда по примеру Семена, нависнув над закусками, он стал ухаживать за Вилькой.
— Ну что ты в самом-то деле! Выпей! Хоть немножко…
Семен, уставясь на Шурочку, проникновенно-насмешливо стал читать нараспев:
…Я вижу, вижу ваши грустные,
Неукрощенные глаза…
Они меняются в мгновенье,
И мне видна издалека
Для всех закрытая презреньем
По ком-то острая тоска…
Нарочитость и вместе с тем как бы смущение звучали в его прерывистой декламации.
Шурочка удивленно вскинула бровь. Но тут неожиданно на середину комнаты скакнула Анфиса. И ухарская частушка потонула в неистовой дроби каблучков. Она вся колотилась, держа на отлете концы косынки и не спуская с Семена вызывающих глаз.
— Гениально! — воскликнул Семен. — Инвентарной люстре капут! — Он мельком взглянул на Шурочку. Та понимающе опустила ресницы. — Братцы! А мы что — хуже? Предлагаю, пусть каждый продемонстрирует…
— Кто во что горазд, — солидно уточнил Волобужский.
— Ага! Ловим на слове. Давай, Викентий Викентьевич. Фанты по очереди.
Все засмеялись, зашумели. А больше всех Шура. Юрий чувствовал, что вечер не обещает ему радости. Вино не помогло. Слегка покалывало в ушах, озноб продолжался. «Невеселые дела, — подумал он. — Уйти? Неудобно». И он сидел рядом с Шурочкой, точно прилип.
— Просим, Викентий Викентьевич, просим! По старшинству.
Волобужский чистосердечно распластал на груди ладонь:
— Увольте! Не те лета, — и вдруг хлопнул себя по залысине: — Ба! Могу, как говорится, организовать танцы.
Он важно поклонился, подошел к приемнику и, слегка изогнувшись, принялся ловить волну. Из приемника хлынул град грохочущих синкоп.
Шурочка рассеянно улыбалась. Юрий увидел наплывшее лицо Грохота. Тот даже слегка расшаркался, спросив у Юрия разрешения.
— Что она, моя собственность? — буркнул Юрий и понял, что его не услышали.
Джаз неистовствовал, двое танцевали почти на одном месте, чуть шевелясь, точно водоросли на морском дне. Шурочка, в черном облегающем свитере с жемчужной ниткой, в темном шлеме волос, была и впрямь похожа на диковинный цветок, трепетно живший в почтительно-властных руках. Семен что-то шептал ей. Шурочка насмешливо улыбалась, отведя длинную бровь.
Юрий уткнулся в тарелку. Есть не хотелось.
— Пойдем? — потянула его за рукав Вилька. — Что ты сегодня такой кислый?
— Не хочется. Отвык, честное слово. — Он старался изобразить вежливость.
— А я? Меня забыли? — заныл Петр.
— Ты мне все ноги отдавишь, как на танцплощадке!
Волна уплыла, сбитая помехами.
Шурочка села, обмахиваясь, на миг прислонилась к Юрию, он подвинулся.
— Ты что? Головка болит? — мельком коснулась его лба, сделав большие глаза. Слишком большие, чтобы быть искренними.
— Э-э, хватит нежничать! — заорал Грохот. — Не будем эгоистами! Шурик, твоя очередь. «Осенний дождик». Просим!
Гитара со стены перекочевала к Семену, затем к Шурочке. Она как будто колебалась.
— Просим, про-си-им!
— Как королеву, — торжественно взмолился Семен. — Даже могу встать на колени! — Он в самом деле встал на колено, сложив ладони, красный, взбудораженный, точно впитывал в себя влажный блеск ее глаз. — Юрка, используй влияние. Ради коллектива, ты ж это умеешь!
Было жарко. И было такое ощущение, будто сдавили с боков. Он отвернулся.
— По-моему, здесь каждый за себя отвечает. — Шурочка взяла аккорд.
— Вот именно! — воскликнул Семен. — Золотые слова.
— И вовремя сказаны, — поддакнул Волобужский, снова принимаясь за шоколад.
Голос у Шурочки чуть резковатый, с цыганскими низами. И странно до боли звучала песня про осенний дождь, холодный город и водосточные трубы.
Трубы, ах трубы, сделали трубочкой губы,
Чтобы прохожим выболтать тайны домов…
Голос снижался до шепота. И сизые, как ягоды терновника, глаза раздаривали самое сокровенное. Всем!
Верю надежде, может быть, даже напрасной,
Верю своей неизбежно счастливой судьбе.
Вижу я город, вижу я город прекрасный
В белом тумане, в чер-рном осеннем дожде…
— Трогает, как всегда, — вздохнул Семен, и словно бы тень пробежала по багровому его лицу. — Ах, ах, ушедшие годы, минувшие дни… Взываю к сердцу… Ведь не может быть певица черствой, а? Нонсенс!
— Вот где таланты зарыты, — вторил Волобужский, кончая плитку.
— Можно, я у вас перепишу? — попросила Анфиса, бочком оттирая Семена.
— Сирена, певчая оса, — с какой-то злой веселостью городил Семен, не обращая внимания на Анфису, кажется, даже оттолкнул ее, и та со вспухшими губами ретировалась. А Семен неотступно гипнотизировал Шурочку: — Право слово, оса, Юрочка, на всякий случай берегись. Укусит…
— Что ты мне навязываешь? — Голос Юрия прозвучал жестко, совершенно не в тон вечеру.
— И при чем тут я? — усмехнулась Шурочка. — Вот еще…
— Да? — качнулся Семен, кругля вдруг обесцвеченные хмелем глаза. — Тогда мы с Юркой не будем скрещивать шпаги…
— Кончай, — буркнул Петр.
— Можем выпить мировую. — Семен оглянулся на стол и похлопал себя по карману: — У меня еще звенит, успеем до дежурного. А?
— Нет уж, хватит с меня милиции, — сказала Шура.
— Лучше чаю, — предложила Вилька.
— Вот правильно, Семен Гаврилыч, чайку, — подхватила Анфиса. — Она сидела прямо, как гвоздь. — И споем! А то завели чой-то, не разберешь.
И пронзительно затянула «Рябину».
— Шурик! — взмолился Семен.
Анфиса смолкла.
— Сказала — нет, чай вам полезней, Семен Гаврилыч, — невольно передразнила она Анфису, прыснув в кулак.
Семен хлопнул себя в грудь:
— Ради вас на все!.. Вашу ручку… Успеем с чаем.
Он потянул ее на круг, и Шурочка нехотя пошла, поведя плечами, как бы говоря: «Лучше с ним не связываться». Джаз, казалось, утихомирил обоих. Семена сменил профессор, потом ее снова отнял Семен: получилось несколько грубовато, но профессор не обиделся, а по-свойски подмигнул обоим…
И во всем этом, в натянуто-небрежных жестах, в том, как яростно, не теряя улыбки, Семен что-то зашептал ей на ухо, Юрий улавливал некий скрытый смысл, вселявший смутную жуть. Он не понимал ни этих людей, ни их отношений. Не хотел понимать. Он уже жалел, что пришел, и не знал, как уйти незамеченным, на всякий
