он, Мухомор, шагнув с правой ноги, двинулся вперед в этой тяжеловесно топочущей череде людей. Все быстрее, быстрее. Они почти бежали, и текущая цепь впереди, в свете факелов, всасывалась в двери магазина. Он ждал, что вот сейчас милиционер их остановит, но никто не остановил, и он обрадовался, что не придется стоять. И все обрадовались, загалдели. Он бежал по ступеням, чувствуя сзади горячий, подсекающий дыхание напор. Люди текли за ним неумолимой, неостановимой волной. За дверью почему-то горел свет, и он запоздало засеменил ногами, пытаясь остановиться. Но его втолкнули в темные двери, и он куда-то провалился. В темноте зашарил руками, но никого вокруг не было. Он боялся шагнуть, чувствовал — полетит дальше, и затаился, примолк, опять перестал хотеть чего-либо, что-то соображать, боясь, что его обнаружат и спихнут дальше. А сверху вдруг кто-то закричал:
— Николай Иванович! А, Николай Иванович!
И вдруг вспыхнувшим сознанием он понял, что это зовут его, и хотел уже порадоваться этому, порадоваться своему имени, которое вспомнил сам, но тут же сорвался и полетел, а потом все исчезло…
…Китайца все еще трясло — так, что зубы клацали, и он сжимал их до боли в скулах и ругался шепотом, вглядываясь. Он никак не мог сориентироваться, не мог понять — где он, куда забежал. Помнил, что от Джакони рванул мимо сараев, а потом через какую-то стройку, через заборы, не понять куда. Но, судя по времени, — в голове отпечаталось, что недолго он «когти рвал», — выходило, что кварталах в четырех-пяти, примерно в километре от дома Джакони, — вот где он стоял.
После того дурацкого выстрела Джаконя заголосил было и кинулся бежать, но Китаец, моментально опомнившись, перехватил его, сшиб с ног и запер в каморке, чтоб малость очухался… Тот тип как свалился у дверей, так и остался лежать кулем, из-под него текло что-то, что Китаец в темноте принял за кровь, а оказалось — просто вино: во внутреннем кармане пиджака у этого типа была бутылка с бормотухой. Почему-то Китайцу показалось, что это оперативник, хоть он знал, что такого не может быть, но хотелось, чтобы так, иначе все уж очень по-дурацки выходило. Он обшарил лежавшего и не нашел ни документов, ни оружия. Он все не мог простить себе этого внезапного выстрела, злился и ругался шепотом. Наверно, все дело в «ханке», не нужно было колоться, и так нервы взвинчены, а тут еще…
Первым делом надо было успокоиться и быстро прикинуть, что теперь делать. Все, что он успел, — это затащить ханыгу в самый дальний угол, замести следы на полу. Но все наспех, трясущимися руками. А пока он всем этим занимался, Джаконя сбежал. Куда — черт его знает! А надо бы и Джаконю прямо там, втихую… Но ведь еще и мать Джаконина его, Китайца, видела… Он стоял, оглядывался, ругался шепотом, а в голове все кружилось, скакало и никак не связывалось — куда теперь, что, зачем. Хотелось просто забиться куда-нибудь подальше, чтоб никто и никого… А пистолет-то куда делся?! Он сунулся рукой за пояс и наткнулся на рукоятку. Это почему-то успокоило, даже трясти перестало. И сразу в голове метнулось: «Домой, срочно! Деньги, документы, и — мотать!»
Он рванулся и опять побежал, но в темноте запнулся, упал на руки, вскочил, чертыхаясь, и быстро пошел, все еще инстинктивно оглядываясь. Но вокруг никого не было, да и не могло быть: глухая ночь. Дома вдруг отошли, впереди под луной лежал синий, прямой, как река, асфальт. Редкие фонари едва светили, и он услышал завывание работающего мотора — шла машина. Рядом была бетонная коробка автобусной остановки, и он отступил за нее, вслушиваясь. Потом выглянул и увидел два огонька, мигалки не было. Китаец шагнул на обочину и поднял руку. Фары быстро приближались, потом вдруг ярко вспыхнули — шофер включил дальний свет. Вспыхнули, притухли, машина миновала Китайца и, затормозив, остановилась. Он подбежал. Шофер — пожилой мужик в свитере и кепке — молча смотрел на него. Китаец показал ему пять пальцев. Шофер кивнул и открыл заднюю дверцу.
— Куда тебе?
Китаец назвал адрес, шофер опять кивнул, и он протиснулся на заднее сиденье. Машина тронулась, побежали фонари, темные дома. «А ведь домой мне нельзя, — вдруг подумал Китаец, глядя сквозь стекло на мелькающие темные деревья, — никак мне теперь туда нельзя…» Он мельком скосил глаза на затылок частника и отвернулся. Он уже знал, что хочет сделать: будто все это время кто-то за него думал, холодный и расчетливый. Машина бежала, мягко подпрыгивая на асфальтовых ухабах. Это был старый, разъезженный «Москвич», и сиденья у него потертые, да и сам шофер весь какой-то потертый, медлительный в движениях, он и скорость переключал осторожно, будто боялся причинить боль своей колымаге.
— Водки не надо? — вдруг спросил он негромко, не оборачиваясь.
— Что? — не понял Китаец.
— Водки. — Шофер глянул на него через плечо, собрав кожу на лбу частыми морщинками. И глаза у него были до странного веселые, будто сочувствующие.
— А почем берешь? — Китаец все смотрел в окно и боялся повернуться к нему.
— Как все, — пожал тот плечами. — Тридцатку.
— Дорого.
— Ну, хочешь, — две за полтинник?
— Да откуда у меня такие деньги.
— Ну, бес с тобой, бери одну за две десятки, а? — Шофер глянул на него в зеркальце, и опять глаза у него были веселые.
«Теперь не смогу. Уже не смогу», — подумал Китаец и облегченно откинулся на сиденье, больше уже не боясь смотреть.
— Я вообще не пью, — сказал он.
— Да ну! — рассмеялся шофер. Ему хотелось поговорить, наверно, хорошо покалымил. — А что вид-то у тебя такой?
— Какой еще вид?
— Да шалый! От бабы, небось, а? — Шофер опять глянул в зеркальце, чуть пригнувшись, и подмигнул Китайцу.
«Куда же я, к черту, еду? — подумал, не ответив, Китаец. — А может, еще и нет там никого? Может, это опять — страх? А если есть? Но куда ж без денег…» Так уютно было сидеть на сиденье, раскинув руки на спинке, чуть дремать и не думать ни о чем. А лицо было как ледяное. И опять заскакало в голове, запело — так, что надо скулы покрепче сжать.
За окном все дома, дома, а меж ними — прогалы, и в прогалах черно и сплошь прострелено раскаленными ледяными угольками. Там, наверху, так холодно, что и лед раскаляется до невыносимой белизны, до такой чистоты и прозрачности, что нет этому ледяному взгляду предела. И вот смотрят они, эти звезды, смотрят, не мигая. Да только если и вправду там кто-то есть, то все равно — кто ты для него или для них? Червь
