И вонзила острие прямо между глаз Элегора, навсегда обрывая земной путь сумасшедшего. Тот лишь дернулся в конвульсиях и затих, навсегда оставив на лице привычную, безумную усмешку. Хаджар же, не теряя времени, вонзил клинок в плоть, позволяя духу меча вдоволь насытится душой Горенеда.
Следующее, что запомнил генерал — взрыв такой мощи, что небо, в самом прямом смысле, раскололось. Всплеск терны заставил содрогнуться аномалию и, чтобы её не удерживало от распада, начало постепенно разрушаться. Но не это волновало Хаджара в данный момент. Куда больше его заботили хлынувшие потоки воды, смывшие с берега как фанатиков, так и воинов Чужих Земель.
Хаджар старался держаться на плаву, но мощный поток кружил его как только вздумается, то поднимая на поверхность, то вновь погружая на дно. Хаджар отплевывался, пытался за что-то ухватиться, сквозь гул и эхо слышал крик Лэтэя, но не мог её помочь, а вскоре потерял из вида.
В какой-то момент, после удара о каменный выступ, Хаджар потерял сознание. Он понятия не имел сколько времени провел в воде, но в какой-то момент все прекратилось.
Он лежал на каменном полу и кто-то настойчиво хлопал его по щекам. Хаджар открыл глаза, захрипел, отплевался от воды и, не без труда, открыл глаза. Все танцевало и плыло, но лицо, застывшее перед ним, он узнал бы даже в бреду.
— Учитель? — просипел Хаджар. — Орун?
Глава 1728
Глава 1728
Хаджар попытался схватить клинок, но всего одно движение указательного пальца и генерал прибила к полу непреодолимая волна силы. Словно сотня мечей прижали его к камням и любой движение означало неминуемую смерть. Хотя — он все равно и пальцем пошевелить не мог.
Сперва Хаджар списал видение на головокружение и горячку бою, но чем лучше могли видеть его глаза, тем он больше понимал, что нет — перед ним действительно стоял Орун-Тирисфаль. Все такой же высокий и могучий, с копной густых черных волос, стянутых за спиной в широкий хвост. С грубыми чертами лица, массивной челюстью, бугрящимися мышцами и жилами, канатами перетягивающими тело.
Вот только этот не носил ожерелья из клыков, у него не было ни татуировок, ни прочих атрибутов знакомого Хаджару мечника. И уж точно Орун не стал бы носить вычурные одежды до самого пола, заправлять волосы в косу, да … шрамов у него было даже меньше, чем у этого.
— Я предпочитаю Ваха Ругнар, — произнес обладатель внешности Тирисфаля. — Или просто — Ругнар. Оруном меня прозвали в Смрадном Легионе из-за того, что когда возвращался мой отряд разведки, ты мы всегда приносили с собой девок для лейтенанта Рэккера, да будут его часы в бездне бесконечны, а они — всегда орали. Вот так и появилось это прозвище. Я отдал его нескольким душевным големом. С одним из них познакомился и ты, мой дорогой брат… или ученик… Сложно сказать. После смерти Тирисфаля я получил все его воспоминания и, что меня нисколько не радует, эмоциональную привязку.
Хаджар даже замычать не мог. А Ваха-Ругнар-Орун-Тирисфаль или как, о Вечерние Звезды и Высокое Небо, звали это существо, дернул пальцем и тело Хаджара взмыло над полом. Еще одно движение и Хаджар поплыл следом по воздуху за степенно ступающим по залу Мастером Ордена, потому что вряд ли кто-то еще в смертных регионах обладал подобной силой.
— Не очень-то хотелось, разумеется, испытывать теплые чувства к жертвенному агнцу, но… таковы издержки, дорогой ученик, — Мастер шел среди высоких статуй. И в каждой из них Хаджар узнавал Оруна. Но все они… разные. Не такие, каким его запомнил генерал. Иногда отличались черты лица, порой — формы меча, куда чаще — одежды, но вот что каждый раз убеждало Хаджара в том, что это все лишь копии — взгляд.
Даже у каменных изваяний взгляд был совершенно не такой, как у Оруна. Не такой ясный, не такой целеустремленный и… абсолютно лишенный затаенной боли.
— Тирисфаль вышел одним из лучших големов души, — продолжал Ваха. — Я постарался дать ему целую жизнь — один из моих успешных экспериментов. Видишь ли, когда Смрадный Легион предал Газранган и Рэккер напоил нас тем клятым отваром, то выжили не только они с Кровавым Генералом. О, нет-нет-нет. Я позаботился о том, чтобы никогда не пить из чужой фляги и не есть из чужой миски. Так что… вышло, как вышло. Но, кажется, мы не о том.
Хаджар пытался вернуть контроль над телом, но все, на что оказался способен — дернуть уголками губ и не более того.
— Оставь попытки, младший брат, моей силы было бы достаточно, чтобы сразиться на равных с Божественным Воителем второго уровня, а ты… в лучшем случае сойдешь за восьмой. Не принимай слова Горенеда близко к сердцу — он любит… любил преувеличивать, но… — Ваха замер, прислушался к чему-то, а затем пошел дальше. — Прошу простить мне мою болтливость. Видишь ли, крупица Тирисфаля во мне рада нашей встрече настолько, что пытается заговорить мне же самому зубы, чтобы выиграть для тебя время. Забавно, да? Возможно, если бы у этого мира имелась еще пара эпох в запасе, то я бы поразмыслил над этим парадоксом.
Они вышли в просторный зал, освещенный факелами. На стенах летали каменные вороны и это не было фигурой речи. Барельефы действительно двигались, проносясь над запечатленными под ними сценами из жизни Черного Генерала. Какие-то Хаджару были знакомы благодаря историям и легендами, но большинство — нет.
В центре же зала стоял высокий постамент, на котором лежали всего два предмета. Тот проклятый камень, из-за которого пала секта Сумеречных Тайн и маленькая полоска черной стали. Не больше пастушьего ножика и не шире стебля травы.
— Видишь ли, я не Пепел — мне было бы не протянуть столь эпох в смертном мире, но здесь… здесь время идет иначе. О, Тирисфаль хочет рассказать тебе, какую сделку ему пришлось заключить с Горшечником, чтобы тот создал это укрытие. Но это настолько длинная история, что я, пожалуй, поборю этот порыв.
