но Шарлотта, сразу же взяв дело в свои руки, успешно справилась с этим.
Вильгельм планировал, что в скором времени они все воссоединятся с ним в Бреде. Как сильно он хотел, чтобы Бреда стала его домом, ясно из того, что он немедленно предложил, чтобы Шарлотта со всеми детьми поселилась там. Мы не знаем, какие планы он строил с женой. Возможно, они мечтали о семейных рождественских праздниках, как в счастливые дни его юности. Но этому не суждено было сбыться, поскольку за оставшиеся семь лет своей жизни Вильгельм провел в Бреде всего несколько ночей, настолько бурной и беспокойной была его политическая жизнь.
А сейчас поездка на Юг больше не могла ждать. Добравшись на корабле до Ауденбоса, затем верхом до Антверпена, Вильгельм 18 сентября 1577 года въехал в город под оглушительные возгласы толпы. С радостными криками люди окружили человека, которого не видели больше десяти лет. «Радость по поводу его возвращения не уступала печали по поводу его отъезда», – говорил английский агент Дейвисон, который сам был глубоко тронут этим зрелищем. Люди сопровождали его до места ночлега, стреляя в воздух из пистолетов и аркебуз, пока воздух не наполнился густым дымом. Городской совет умолял Вильгельма остаться, но, как он сказал той ночью в частной беседе с Дейвисоном, если бы он остался в Антверпене, люди вскоре начали бы говорить, что он использует поддержку одного города, чтобы стать народным вождем. Он мог бы вернуться в Антверпен, но его первейший долг был предстать перед Генеральными штатами в Брюсселе.
Через два дня Вильгельм отправился в Брюссель по новому каналу. Это было триумфальное путешествие. Городская стража из Антверпена сопровождала его на всем пути, пока ее не сменила стража Брюсселя, высланная из города, чтобы его встретить. Везде по берегам канала его приветствовали жители, размахивавшие зелеными ветвями и бросавшие перед ним цветы. У каждого шлюза глаза Вильгельма замечали красно-оранжевые флаги и коврики, а однажды он не смог удержаться, чтобы не остановиться с удивленным возгласом, увидев живые картины, представлявшие в его честь библейские сцены, соответствовавшие моменту, в то время как музыканты играли Wilhelmus van Nassouwe. У ворот Брюсселя его встретили представители знати Юга, и на этом приятная часть дня закончилась, потому что тут были и те, кто держал сторону дона Хуана и теперь оставил своего патрона только из опасений за свою жизнь. Арсхот не был другом принца Оранского, но он понимал, что сейчас не время это демонстрировать, поэтому он вместе со своим юным сыном приветственно улыбался человеку, которого в течение восьми месяцев пытался не пустить в Брюссель.
Неприятные минуты остались позади, и Вильгельм уже стоял внутри городских стен под защитой шумного одобрения жителей, среди которых было слишком много тех, кто кричал от радости. На рыночной площади командиры городской стражи поднесли ему торжественный кубок, но Вильгельм не соглашался выпить его, если офицеры не присоединятся к нему, поэтому на глазах всего народа они с улыбкой провозгласили за него тост, и все вспомнили, что принц Оранский всегда так поступал. «Даже если бы он был ангелом с небес, – писал Дейвисон, – его не могли бы принимать лучше». Они «принимали его как ut Pater Patriae[19], потому что называли его так и считали его таковым». Всю дорогу от Гран-Плас до самых ворот дворца Нассау не прекращались крики, приветствия и стрельба из пистолетов. Дворец Нассау долго стоял заброшенным и не ремонтировался, поэтому из-за вибрации с крыши упало несколько кусков сланца, а из стен вывалилось несколько кирпичей, хотя – слава богу – никто не пострадал. Нам неизвестно, как встретили эти славные дни пустые комнаты дворца, наспех обставленные самым необходимым; нам неизвестны сомнения и тревоги, воспоминания и надежды, печали и радости, наполнявшие и сжимавшие сердце Вильгельма Нассау. Конечно, прежде всего, его занимала политика и дела ближайшего будущего. Но какая панорама прошлого открывалась здесь перед ним. Здесь он вырос, здесь стал мужчиной и впервые ощутил вкус к жизни, здесь испытал первые наслаждения и впервые почувствовал свою силу, и здесь же он был объявлен предателем. Но какие бы похвалы ни слышал он в дни своей блестящей молодости, он никогда не знал такого часа, как этот, когда весь город из конца в конец выкрикивал его имя, когда весь город хотел видеть только одного человека, и этим человеком был он.
Глава 7
Без надежного фундамента
1577–1579
1
Пока толпа кричала и радовалась, Вильгельм уже планировал первые действия своей кампании по примирению разобщенного, сбитого с толку Юга с Севером и воссозданию старых свободных Нидерландов. Десять лет восстания и репрессий, наложившиеся на столетия городских мятежей, споров по поводу привилегий, соперничества между бюргерами, крестьянами и знатью, на религиозные, национальные и языковые различия, не способствовали превращению страны в единую нацию. В ней по-прежнему существовало две группы: те, кто говорил на французском, и те, кто говорил на фламандском. Революция и сопротивление в северных провинциях добавили к ним третью группу, разделив тех, кто говорил на фламандском, на две части и создав нацию голландцев в прямом и полном смысле этого слова. Вильгельм сделал их язык официальным языком Севера, что, хотя и было разумным в свое время, теперь, когда Север и Юг воссоединились, могло лишь подчеркнуть трещину в этом союзе. Кроме того, к осени 1579 года на Юге стала снова набирать силу древняя вражда между валлонами и фламандцами, притихшая в атмосфере общих несчастий. К этому следовало добавить тот факт, что Голландия и Зеландия, выковавшие этот союз ценой шести лет героической борьбы, не желали расставаться со своей независимостью и возвращаться в подчиненное положение, которое они занимали в дни былого величия Юга. Они одни отстояли национальное достоинство Нидерландов, когда Юг пал духом, и – что было более важно в практическом плане – за последние три года они наладили морскую торговлю, которая оказалась бы под угрозой при воссоединении с Югом. В то же время Юг с его более древней традицией благополучия и доминирования меньше всего был готов принять Север как равный себе.
И все же над всеми национальными проблемами превалировала проблема религии. Политически Север был кальвинистским, поскольку кальвинистское меньшинство контролировало государственную машину, оправдывая этот контроль успешным ведением войны. Юг политически был католическим, и существование сильного кальвинистского меньшинства в Брюсселе и Антверпене, в Валансьене, Брюгге и Генте только подчеркивало общее недоверие к этой конфессии. Вильгельм, хотя и выступал
