особенно шла к его мощной, статной, колоритной фигуре. Нексе и в литературе был прежде всего рабочим человеком, красивым человеком, борцом за священный, творческий, освобожденный труд.
Гладков передал мне фотографию, где он снят вместе с Андерсеном-Нексе и Фединым в 1944 году в Доме литераторов, и просил поместить эту фотографию в книгу, которую я писала тогда[43].
Немецкий литературовед, профессор Ганс Мейер пишет в своем предисловии к «Цементу», вышедшему в Берлине в 1951 году: «Двадцать лет тому назад мы читали роман «Цемент» с удивлением, сегодня мы читаем его со взглядом на наши собственные задачи... Вот почему роман Гладкова находит в Германии все новых и новых читателей, которые не просто восторгаются этим произведением, но применяют к жизни».
Вспоминаю одну из встреч в финляндском городке Лахти в 1965 году. Маленький веселый домик. Нас встречает у входа ладный, спортивный, средних лет человек и любезно приглашает войти. Это слесарь Олави Лейно. Если описать его внешность, то получится плакатно-благополучная фигура рабочего: загорелые, мускулистые руки, похожие, как сказал один поэт, на вкусный черный хлеб, умные, приветливые глаза, большой, выпуклый лоб, худощавое, энергичное лицо. Но, вглядываясь в это лицо, видишь в нем странное, противоречивое сочетание тревожной неудовлетворенности и усталости; о нет, жизнь этого человека совсем не так благополучна, как может показаться с первого взгляда.
Единственная дочь Лейно, успешно окончив школу, работает продавщицей в парфюмерном магазине. По-видимому, нет средств для продолжения образования. Но материальные затруднения — еще полбеды, рабочая закалка помогает одолевать нужду. Смотришь на этого одаренного, образованного рабочего, вынужденного изо дня в день копошиться в своей маленькой примитивной мастерской, и задаешь себе вопрос: «Ну, а дальше что? Неужели так всю жизнь?»
Здесь-то, по всей вероятности, и скрыта причина усталости и тревоги Олави Лейно. Он мог бы сказать о себе словами одного из героев повести Гладкова «Вольница»: «Я — мастер, рукоделец, часы могу сковать на наковальне, а меня в норку загнали... Нет мне здесь ходу, распахнуться негде...»
Нам он не сказал этих слов. Но я увидела в его маленькой библиотеке «Цемент» на французском языке.
— Вам нравится эта книга? — спросила я.
— Глеб Чумалов один из самых дорогих мне героев, — ответил Олави.
...Однажды Федор Васильевич неожиданно сказал мне (он часто во время беседы менял тему, следуя внутреннему ходу мыслей, внезапно возникающим ассоциациям):
— Знаете, где я нашел самого удивительного писателя? В Болгарии. Я говорю о Христо Ботеве.
Образ Ботева увлекал, тревожил воображение Гладкова. Он рассказывал мне, что его друг Георгий Бакалов, болгарский революционер, ученый и публицист, во второй половине 20‑х и в начале 30‑х годов живший в СССР, ввел его в ботевскую тему, что через Бакалова он полюбил, узнал Болгарию.
Об одном из героев своего романа «Энергия», строителе-революционере Байкалове, Гладков говорил:
— С Байкаловым я неразрывно связан, с ним готов беседовать дни и ночи.
В литературе о Гладкове существует предположение, что прототипом Байкалова послужил один из близких друзей писателя по революционной работе в Сибири, а фамилия Байкалов идет от знаменитого сибирского озера Байкал. Я спросила Гладкова, так ли это.
— Сие моя тайна, — засмеялся он. — Впрочем, так и быть, открою ее вам: когда писал Байкалова, я думал и о Байкале, и о моем болгарском друге Бакалове.
В 1946 году, как это только стало возможным, Гладков поехал в Болгарию. Именно в Болгарию ему захотелось поехать, и, по его словам, он собирался в дорогу с радостным волнением, как на свидание с возлюбленной.
По свидетельству Ангела Тодорова (современный болгарский фельетонист, публицист и поэт), его с волнением встречали болгарские писатели на старом аэродроме Враждебна во главе с тогдашним председателем Союза писателей Людмилом Стояновым, с которым Гладков познакомился в Москве еще до Девятого сентября 1944 года, то есть до освобождения Болгарии.
— Расскажите мне все, что знаете о моем друге Бакалове, — это были первые слова Гладкова.
Во время пребывания Гладкова в Болгарии вся пресса была полна горячими приветствиями, статьями, отрывками из его произведений.
Из Болгарии вместе с самыми отрадными впечатлениями от людей и природы Гладков привез книгу Захария Стоянова «Христо Ботев. Опит за биография», изданную в Русе в 1888 году. Однажды, спустя много лет, бережно перелистывая пожелтевшие листы этой книги, он вдруг порывисто придвинул кресло, на котором сидел, к столу (этим жестом он всегда выражал волнение, связанное с той или иной книгой) и прочел мне по-болгарски (Гладков изучал славянские языки и свободно владел болгарским), а затем перевел на русский язык рассказ о том, как Ботев и русский революционер Нечаев прожили по-робинзоновски три дня на маленьком и пустынном дунайском островке.
— Ведь это же чрезвычайно многозначительно, и у нас почти никому не известно. Если бы у меня было достаточно материала, я бы написал повесть об этой встрече.
Часто вспоминаю я тот молодой энтузиазм, с которым Гладков говорил о Христо Ботеве, и уверена: если бы судьба дала ему возможность поездить по ботевским местам, пожить в Калофере и во Враце, он непременно бы создал роман-поэму о Человеке, чье имя звучит гордо на всех континентах мира.
———
...В один из осенних вечеров последнего года жизни Федора Васильевича я зашла к нему. В этот день он чувствовал себя сравнительно неплохо и со свойственным ему жизнелюбием старался уверить себя, что болезнь оставляет его. Он стал делиться со мной планами своей будущей книги, образ которой уже сложился в его сердце, жил в его воображении. Он хотел изобразить своего рода «династию революционеров» — от гражданской войны до наших дней.
— Героями будут молодые люди, которые боролись за революцию на фронтах гражданской войны. Потом «молодые» станут отцами новых молодых, сражающихся на фронтах Отечественной войны. Потом герои Отечественной войны в свою очередь превратятся в отцов современных молодых людей. То будет трилогия, нечто вроде эпопеи, и я назову ее «Отцы и дети». Но основное здесь не в антагонизме противоречий, а в диалектическом синтезе. Вся книга будет пронизана идеей интернационального содружества революционеров всего мира. И как выражение этой интернациональной солидарности — образ Анри Барбюса. Сюда войдут все наши встречи с ним, беседы, а также книги Барбюса, и на первом месте — «Огонь» и «Палачи». Вы знаете мое особое влечение, и литератора, и человека, к Болгарии, и потому вас не должно удивлять, что «Палачи»
