и ратники, уже умелые, и только желающие добыть воинской славы; и разных работ мастера, угадавшие в полочанине родственную душу. Вот такие были Андрею особенно потребны.
Хватало, конечно, и всякой накипи, что всегда кружит вокруг в водовороте истории. Самозванцы, авантюристы различных пошибов, просто мошенники, лже-пророки и мнимые святые, безумные от своей гениальности изобретатели и ученые, наемники, готовые служить тому, кто заплатит больше — короче, и таких было довольно. Старались, распознав, дать им поворот от самых дальних от княжича ворот, кое-кто все же просачивался ближе, но доставало пока у Внукова собственного житейского опыта, а выработанная за годы службы в военной разведке привычка не верить ничему на слово или на глазок оказалась очень своевременной и полезной.
Вдалеке, почти на пределе видимости, у леса по дороге маячила какая-то черная точка. Данило, глянув вопросительно на княжича, махнул повелительно рукой, и тут же вперед метнулись скорой рысью двое конных. Вернулись, доложили:
— Бывший комтур Кенигсбергский ожидает тебя, княжич, и твоего суда.
Андрей приподнялся на стременах, отгоняя прошлые думы, тронул своего коня вперед, чуть ускорился. Обочь трусил Данило. Надобное расстояние миновали быстро, но неспешно. Не торопясь, подъехал к стоявшему на коленях Альбрехту, внимательно рассмотрел его самого и воткнутый в землю тяжелый меч — явно нет, что был при Мейсенском в замке.
Внукову бы сейчас в баньку! Так захотелось остро вдруг почувствовать плечами тугой березовый веник, распаренный в бадейке с обжигающим квасом, поддать еще пару, выскочить из двери в клубах дыма красным как вареный рак и бултыхнуться с разбегу в речку! Он потянулся было к рыцарю левой рукой, но передумал.
Первым молчание нарушил Альбрехт. Он глухо откашлялся и выдохнул:
— Прости, если сможешь... Прежде чем казнишь, княжич.
Андрей улыбнулся вдруг необыкновенно для самого себя легко, широко и светло. И высказал сокровенное в душе негромко, но услышали все, стоявшие окрест и сидевшие чуть поодаль конно — дана ему на этот раз была такая сила:говорить одновременно со многими так, чтобы все его сразу слышали.
— Так не будет, некогда комтур Кенигсбергский, бывший уже мучитель жены моей покойницы. Простить тебя не смогу никогда, не хватит на то моей силы, но знай — себя положу, а будет Русь восходной, а твои края закатными, как самой природой земли-матушки от века велено. И потомки мои и родичей наших бить будут твоих всегда, коли к нам сунетесь и попытаетесь наш мир собой, порчеными, по своему примеру портить. К вам не полезем — сами себя сожрете. Так что иди с глаз моих прочь, и не встречайся мне боле. Не то не сдержусь в третий раз, и возьму-таки грех на душу...
Услышал, как тяжко вздохнул за плечом Данило Терентьевич, но развернул все же опричь коня и самогó приближенного боярина вместе с собой в сторону Новограда Великого. Пора было определяться и с родственниками, и с теми, кто будет строить что-то новое вместе с ним, равно как и с теми, кто останется строго против него. Всплыли откуда-то из памяти вновь давно читанные в «прежней» жизни строки:
«Мятеж не может кончиться удачей.
В противном случае его зовут иначе».
Андрей даже и в обличие Федора, впрочем, как и всегда ранее, не мог быть мятежником по определению. Хотя ломать и разрушать обучен был, и делать умел это великолепно. Строить и организовывать что-то получалось до того пока похуже — но да какие наши годы?! Впрочем, земли эти были во многих местах человеком ни разу не целованными, отбирать что-то из них в ущерб кому-то из окружных князей, что практически все приходились полочанину родственниками, Андрей не хотел нисколько.
Другое задумал Внуков — много более тяжкое и грандиозное, без лжи говоря: строить свой, новый дом, непривычный для Северо-Западной Руси удел, свое собственное княжество — не сидеть же сиднем за спиной могучего по сию пору отца и не ждать его смерти! Расстилались перед Андреем огромные по здешним меркам земли, в большом коробе, притороченном к седлу на коне Данилы, колыхалось объемное лукошко, в котором попискивал сын Александр; наконец, доставало у майоракак и идей по предстоящему в ближнем времени практическому княжествостроению, так и людей, готовых довериться ему и пойти за ним — и именно вот это полагал Внуков главным. Улыбнулся вдруг широко и свободно, залихватся с удалью присвистнул громко, развернулся к заходящему за дальний лес солнцу и — тронул легко в ту сторону коня.
И пошло, покатило колесо известной нам истории мира сего в новом, неведомом, как и положено от века, никому направлении...
Глава 19
ЭПИЛОГ Перун-Перкунас спал, и Ничто, казалось, до основания содрогается от его громового храпа — хотя как такое могло происходить в Пустоте?
