Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
первое надо «благодарить» греков, обосновавшихся там со времен Александра Македонского, о чем мы уже достаточно рассказали ранее, за второе – царя Ашоку, «обратившему» Гандхару. В свое время, когда он был царевичем, именно восстание в гандхарской Таксиле косвенно проложило ему путь к престолу – наследник Сусима не смог с ним справиться, и тогда Биндусара, царь-отец, отправил в мятежную провинцию Ашоку. Силой и дипломатией царевич смирил Таксилу, и находившийся при смерти Биндусара с согласия (или под давлением) своего совета решил передать власть ему, в обход своего неспособного старшего сына, чуть позже погибшего при неудачной попытке овладеть отцовским престолом.
Индийский ученый Д. Косамби удивляется, размышляя над буддийским искусством: «Первоначальное учение буддистов уделяет существенное место и придает особое значение положению о том, что человеческое тело состоит из “нечистых веществ”, способных вызывать лишь чувство отвращения. Монах должен был постоянно перебирать в уме внутренние составные элементы своего физического естества, размышляя над их отталкивающими свойствами. Ему рекомендовалось проводить больше времени вблизи обнесенных оградой мест, куда обычно складывали мертвецов, и наблюдать, как хищные птицы, шакалы и черви поедают разлагающиеся трупы. Но никто никогда не заподозрил бы этого, глядя на великолепные образцы буддийского искусства. Множество изображений бодхисаттв, увенчанных короной, ослепительных красавиц в роскошных, но едва прикрывающих наготу одеяниях и их великолепных возлюбленных составляют единую непрерывную художественную традицию от Гандхары и Бхархута до Аджанты и Амаравати. Ни разлагающихся, полусъеденных трупов, ни прокаженных нищих с гноящимися язвами – нет ничего, что могло бы нарушить спокойную гармонию роскошных барельефов и великолепной фресковой живописи и напомнить монаху о доктринах основателя буддизма. Не находят отражения в искусстве и постоянные лишения, которые испытывал бедняк-крестьянин (памара): монах мог жить за счет излишков крестьянского производства, не обращая внимания на нужду и тяжелые испытания, выпадавшие на долю крестьян, придерживаясь жестокой теории кармы, будто любые страдания человека – следствие дурных поступков, совершенных им в одно из предыдущих рождений». Что ж, если учесть, что фактически буддийское искусство начинает свой стремительный взлет именно в греко-индийской Гандхаре, тогда удивляться как раз нечему: именно греки с их поистине неистребимым оптимизмом (разве можно было бы приписать изобретению яркого и живого греческого ума сумрачную легенду древних скандинавов о гибели богов и Девяти миров?), с их эмоциональностью, любовью ко всему прекрасному и причудливому, выдающиеся эстеты, смогли внести этот поток жизнерадостности в довольно, как уже прекрасно знает читатель, пессимистический, можно даже сказать, «жизнененавидящий» ранний буддизм, запечатлев его в искусстве.
Мы уже имели случай обмолвиться о том, что до греков буддизм просто не знал антропоморфных изображений Будды, довольствуясь символами. Будда в облике человека – вот бессмертное наследие Гандхары. Зачем это оказалось вдруг нужно – можно порассуждать. Во-первых, разумеется, эллинам с их чувством прекрасного была чужда идея «невидимого бога». Нет, дело, конечно, заключалось вовсе не в дикарском стремлении непременно узреть объект поклонения, да и никто из современников Фидия, Перикла, Сократа и не подумал бы, что статуя, пусть даже самая прекрасная, отображает бога или, еще того дремучее – сама является богом, «идолом» – по христианской терминологии. Блестящий анализ древнегреческой религии дал в свое время в одноименной работе Ф.Ф. Зелинский, говоря и об обожествлении природы, и о проявлении бога в добре, истине и красоте (!). Он пишет: «Ясное дело, что всякий образ мог быть только символом – ведь боги по существу своему незримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе, отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают другие, в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил: бог объявляется в красоте… Разумеется, и на это потребовалось время; эллины тоже провели свое божество через несовершенные стадии силы, устрашения, знаменательности прежде, чем найти истинно благочестивое успокоение в красоте… К концу V века (до н. э. – Е.С.) всеобщее стремление к красоте побороло даже этот пережиток, казалось бы, вполне законный. Нет, высшая сила не может быть безобразной. Страшной – да, где это нужно; но разве не может быть страшной и красота? И вот были созданы позднейшие типы Эриний и Горгон, бледные, грозные – и прекрасные; стынешь перед взором этой Медузы («Медузы Ронданини») – и все-таки чувствуешь, что перед тобой неземная красота».
И разумеется, когда греку в Индии потребовался красивый Будда, а не колесо о восьми спицах вместо него, не слоник, не ящик, он и создал его!
Второй момент – рассчитанный, скажем так, на более приземленную аудиторию. Для его растолкования следует лучше всего обратиться к сочинениям римского папы Григория II (669–731 гг., на кафедре с 715 г.) и св. Иоанна Дамаскина, вступивших в VIII в. в полемику с византийскими императорами-иконоборцами, отстаивая в том числе педагогически-образовательную важность наглядности. Религиозное искусство – это Библия для неграмотных. Папа писал василевсу Льву III Исавру (ок. 685–741 гг., правил с 717 г.): «По этим изображениям (т. е. иконам) люди необразованные составляют понятия о существе изображаемых предметов. Мужи и жены, держа на руках новокрещенных малых детей, поучая юношей или иноземцев, указывают пальцами на иконы и так образуют их ум и сердце и направляют к Богу». В.М. Петров и В.М. Кларин в работе «Идеалы и пути воспитания в творениях русских религиозных философов XIX–XX вв.» тонко отмечают взаимосвязь, установленную св. Иоанном Дамаскиным между особенностями чувственного и психического восприятия, познавательной деятельностью и духовным становлением личности: «И. Дамаскин рассматривал чувственное восприятие как один из источников знания и гениально предугадал, что его взаимодействие с умопостигаемым образом составляет единую основу познавательной деятельности. Поэтому в развитии способности человека воспринимать умозрительные, абстрактные явления он видел существенную задачу духовного становления личности… Полемизируя с иконоборцами, Иоанн Дамаскин разработал свое учение о значении изображений символического характера в качестве умопостигательной наглядности и ее значении в духовном становлении человека».
Св. Иоанн Дамаскин писал: «И что для обученных письменам – книга, то для необразованных – изображение; и что слово для слуха, то образ для зрения… Когда невидимый, облекшись в плоть, становится видимым, тогда изображай подобие Явившегося. Когда Тот, Кто, будучи, вследствие превосходства Своей природы, лишен тела, и формы, и количества, и качества, и величины, Кто, будучи образом Божиим (Флп. 2: 6), принял образ раба (Флп. 2: 7), через это сделался ограниченным в количественном и качественном отношениях и облекся в телесный образ, тогда начертывай на досках и выставляй для созерцания Восхотевшего явиться. Начертывай
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
