он завладел домом, в котором когда-то жил имам или какое-то другое духовное лицо. Все жильцы умерли, и трупы их, уже изрядно разложившиеся, воины де Мо выбросили на улицу. Дом был богатым, так что барон остался доволен приобретением. Через пару дней он лично отплыл в Акру за Кристабель.
Глава двадцать третья. Встреча судьбы
Вскоре после падения Дамиетты отряд крестоносцев в тысячу человек погрузился на легкие гребные суда и отправился на разведку вдоль берегов Нила, имея целью еще и поиски продовольствия. Среди мелких озер и болот они увидели мощный замок, называемый Танис. Окруженный со всех сторон озером, имеющий семь мощных башен, две высоких стены и два рва, замок казался неприступным. Рыцари приуныли, ибо, несмотря на огромное желание штурмовать сарацин, они понимали, что это предприятие вряд ли увенчается успехом. Но гарнизон замка бежал, завидев приближение христиан. Это была крупная и, самое главное, бескровная победа крестоносцев. Однако она добавила христианам беспечности, сознание того, что теперь все укрепления на их пути будут сданы без боя, а ведь дела обстояли совсем не так. Нелепая потеря Таниса еще более укрепила султана в убеждении драться до последней возможности, не считаясь ни с какими потерями. Народ Египта думал так же. Ненависть к христианам достигла своего апогея, и по всему Востоку прокатилась над ними волна зверских расправ. В Европе же все ликовали, ожидая, что теперь-то и весь Египет падет, а вместе с ним и владычество мусульман над святынями Палестины.
В самой же Дамиетте, вопреки ожиданиям, спокойствия на лаврах победы не было. Сразу же возникли споры, кому владеть городом. Большинство вождей и самих крестоносцев выступали за передачу Дамиетты королю Иерусалимскому, но кардинал Пелагий, движимый желанием неограниченной власти, поддерживаемый духовенством, яростно воспротивился этому, считая, что такой важный стратегический объект должна удержать за собой папская курия. Популярность его в войске, и так небольшая, упала еще ниже. И только итальянцы были довольны любой властью. Они быстро превратили город в центр своей торговли с Востоком.
Во все концы христианского мира были отправлены гонцы со счастливой вестью о падении Дамиетты, чтобы во всех церквях прославляли победоносное воинство Христово и его оружие, а в первую очередь самого кардинала Пелагия.
Ранним утром Эйснер сидел перед окном и разглядывал свою левую руку. На предплечье, ближе к кисти, он обнаружил пару еле заметных серых пятнышек, которые были нечувствительны к уколу иглой. Рыцарь-лекарь судорожно сглотнул и вытер холодные капли пота, выступившие на лбу. С отчаянием он посмотрел на небо, кусая усы.
– Это конец, – прошептал Эйснер. – Конец всем моим мечтаниям, всем надеждам когда-нибудь построить новый мир и жить в нем. Конец мне, но не нашему делу, только это и утешает. Ах! Как я мог быть так неосторожен! Видно, плохой из меня врачеватель, раз сам себя не уберег! Чума на мою голову! Гм! Чума… Да, тут дело более гнусное, чем чума. Чума, по крайней мере, убивает сразу, а вот проказа мучает долго! Нет, я не отправлюсь в лепрозорий, пока хватит сил, буду работать для нашего братства!
Но как бы Эйснер ни пытался себя успокоить, у него это не получалось. Шутка ли! Он только что сам поставил себе страшный, смертельный диагноз, и, все осознавая, он должен был жить дальше и не показывать другим, сколько это возможно, свое душевное и телесное состояние.
В комнату постучали.
– Войдите! – Эйснер поднялся и, накинув маску беспечности, что далось ему с трудом, пошел навстречу двери.
Вошел его слуга – юноша-дурачок, по прозвищу Серый – и, низко поклонившись, сообщил, что все уже собрались в гостиной и ждут только сеньора. Эйснер, бросив завистливый взгляд на Серого, стал спускаться вниз, в гостиную. Да, он завидовал. С этого утра отныне он будет завидовать всем, у кого нет проказы, всем, кто может спокойно жить, не думая о том, что тело его разваливается и гниет заживо.
Этот дом, находящийся неподалеку от дома, которым завладел граф фон Штернберг, Эйснер делил вместе с Касселем, его двумя воинами, Иштваном Яношем и Данфельдом. Дом оказался достаточно богатым, как и много других домов в Дамиетте, так что всем его новоявленным жильцам было чем поживиться. На следующий день после падения города какой-то английский рыцарь с небольшим отрядом попытался вышвырнуть горстку немцев из этого дома и самому занять его, но не тут-то было. Данфельд, уже знакомый с устройством арбалетов, а также Клаус и Михель – воины Касселя – угостили англичан порцией тяжелых болтов, а вовремя подошедший со своими людьми Штернберг окончательно отбил у жителей Туманного Альбиона охоту сражаться за этот дом.
Прошла всего неделя, и Данфельд засобирался домой. Крестовый поход для него был закончен. Он завладел достаточным количеством всякого добра, которое можно было обратить в звонкую монету, а этих монет должно хватить для свадьбы и, возможно, на первые шаги по восстановлению собственного замка. Барон так долго ждал этого дня, что ему и самому не верилось, что теперь он мог свободно возвращаться к возлюбленной Хильде.
Штернберг решил отпустить домой вместе с Данфельдом десять своих воинов. В основном молодых людей, у кого не было семьи или сыновей. Они должны были сопровождать барона и охранять его награбленное добро, а также добро, добытое самим Штернбергом и теперь отправляемое родителям.
Когда Эйснер спустился вниз, в гостиной уже никого не оказалось – все вышли на улицу. Врачеватель вышел следом. На узкой пыльной улочке толпились десять воинов Штернберга, при них было пять больших сундуков, три из которых принадлежали графу, а остальные – барону. Сам Штернберг находился тут же, одетый во все чистое, в начищенных до блеска доспехах, он возглавил колонну своих людей, чтоб проводить их в гавань. Данфельд, также по случаю возвращения домой, был гладко выбрит, вымыт, надел новую, захваченную у врага кольчугу, взамен старой, дырявой. Только конь у барона был прежний. Трофейный аргамак Аль-Хафиза стоял рядом, покорный и послушный новому хозяину. Но ни за десяток вот таких арабских чистокровных скакунов не променял бы барон своего верного гнедого, с которым прошел все огни и воды Крестового похода.
Кассель не любил долгих прощаний и потому сказал, что лучше простится с другом здесь, у порога их хоть и недолгого, но общего дома, и не пойдет провожать его в гавань. Слезы выступили на глазах толстяка. Он был рад за Данфельда, что ему есть куда и к кому возвращаться! Впереди новая долгая жизнь, полная счастья у семейного очага. А он, Кассель, теперь навек
