приверженцев Лютера. Но он позаботился о том, чтобы власть над маранами досталась не неистовым доминиканцам. Верховным инквизитором Португалии был назначен мягкосердечный духовник короля, францисканец Диого де Силва. Однако в Лиссабоне, Эворе и Коимбре были учреждены кровавые трибуналы, которые были устроены по образцу испанских, введенных Торквемадой и улучшенных его преемниками, т. е. сделанных еще более ужасными. Португальские мараны, лишенные покровительства короля и грандов, находились в более ужасном положении, чем испанские; народ питал к ним такую ненависть, что даже честные христиане из фанатизма выслеживали маранов для того, чтобы донести на них инквизиции, между тем как в Испании для этой цели приходилось нанимать особых шпионов.
Как только инквизиция принялась за свою достойную проклятия работу, многие мараны стали готовиться к выселению. Но как труден был побег! Они были в том же положении, в каком находились их предки при исходе из Египта: позади них враг, а впереди необъятное море со всеми опасностями и ужасами. 13 июня 1532 г. был издан закон, но которому им было строжайше воспрещено переселяться в Африку и даже в португальские владения. Морским капитанам было под угрозой смертной казни запрещено перевозить маранов, а всем христианам было воспрещено покупать недвижимую собственность у новохристиан: последние не были вправе посылать заграницу свое имущество или же подписывать векселя. Тем не менее многие из них готовилось тайно к побегу из «страны, которой коснулась ядовитая змея (инквизиция): но прежде, чем они успели вступить на судно, они были схвачены вместе с женами и детьми, брошены в темницы, а позже сожжены. Другие же, не успев еще достигнуть судна, на котором они находились бы вне опасности, погибли в морской пучине. Многие были найдены в самых потаенных местах и погибли на кострах. Те, кому удалось вырваться из когтей кровожадного зверя в образе инквизиции, не нашли в чужих странах облегчения, и были схвачены в плен во Фландрии, задержаны во Франции и плохо приняты в Англии. Во время этих мытарств многие потеряли имущество и жизнь. Те, которые очутились в Германии, погибли в Альпах от крайней нужды, оставляя беременных жен, которые на холодных и покинутых дорогах рожали детей и претерпевали неимоверные бедствия.
Точно этих ужасов было все еще недостаточно, в Италии восстал против них жестокий гонитель. Джиовани дела Фоя подстерегал беглецов в области Милана и перехватывал таким образом целые обозы пленников. Так как умерщвление беглецов не находилось в его власти, то он грабил их до последней нитки и подвергал слабых женщин и немощных старцев разнообразным пыткам с целью выведать у них, что они везут с собою и какие беглецы еще следуют за ними, дабы и этих подстеречь и ограбить. Отняв у них все, он их бросал на произвол судьбы. Спасаясь от преследования ядовитой змеи, эти несчастные попадали в когти еще более кровожадных зверей. Тем не менее мараны не отказались от побега; только они готовились к нему с большей осторожностью. Им не оставалось никакого иного исхода; их призыв к справедливости, человечности и исполнению данных привилегий был гласом вопиющего в пустыне.
Бежавшие в Рим мараны горько жаловались папе Клименту на бесчеловечные преследования инквизиции и указывали на то, что изданная им булла была хитростью добыта королем, который, изложив положение дел в ложном освещении, ввел в заблуждение папскую консисторию. Они особенно жаловались на то, что, несмотря на обещанное им равенство пред законом, им воспрещено выселение из Португалии. Климент VII, который и без того раскаивался в издании этой буллы, совершившемся под внешним давлением, внял этим жалобам. Может быть, он чувствовал, что костры инквизиции, на которых сжигались и неподлежащие её суду, ложатся позорным клеймом на католическую церковь и дают приверженцам Лютера лишний повод продолжать враждебные нападки на нее, обвинять ее в кровожадности и возбуждать ненависть против неё. Кроме того он прекрасно понимал, что инквизиция была введена в Португалии по проискам Испании и его злейшего врага, императора Карла, который этим хотел еще более упрочить зависимость Португалии от него. Климент поэтому носился с планом отозвания буллы. В то время Соломон Молхо и Давид Реубени, которого заставили выехать из Венеции, снова возобновили свою таинственную деятельность, и взбрело им на ум отправиться к императору в Регенсбург, где тогда заседал имперский сейм. Какую цель преследовали этим фантазер и авантюрист? Защитить ли интересы маранов или, вернее, побудить императора покорить турок с помощью испанских и португальских маранов, а также войск мнимого еврейского короля в Аравии? С развевающимся знаменем, на котором было начертано слово Maclibi (начальные буквы стиха: «Кто как Ты, Господи, между богами?»), они из Болоньи отправились в Регенсбург, местопребывание императора. Тут они встретились с Иосфлином из Росгейма, неустанная деятельность коего, всегда направленная на предотвращение грозивших его единоверцам бедствий, вынудила его посетить императора Карла или австрийского короля, Фердинанда. Хотя Молхо и Иоселин и принадлежали к одной и той же нации, пламенно любили своих единоверцев и соплеменников и готовы были претерпеть мученичество во имя иудаизма, однако они сильно отличались друг от друга. Пиреса-Молхо по внешности нельзя было принять за еврея; он был одеть на западноевропейский манер, мог изъясняться на тогдашнем мировом языке и, в качестве исполнителя фантастической миссии, высоко и гордо держал свою голову. Напротив, Иоселин носил еврейскую одежду с позорным еврейским знаком, владел лишь немецким языком, да и то эльзасским диалектом и, когда хотел чего-нибудь добиться, выступал смиренно и приниженно. Молхо, полный грандиозных планов, стремился к достижению великой цели, к подготовлению мессианского избавления Израиля, а Иоселин, трезвый и считавшийся всегда с определенным положением вещей, стремился лишь к достижению осуществимого.
С помощью своего трезвого взгляда на вещи и смиренного выступления, Иоселин боролся с враждой городов и власть имущих против евреев. Во время дикой крестьянской войны, когда крепостные и не принадлежавшие к цехам работники, будучи притесняемы помещиками и патрициями почти в такой же степени, как евреи, и основываясь на возвещенной Лютером евангельской свободе, сделали попытку в Эльзасе, южной Германии, Франконии и Тюрингии сбросить с себя ярмо своих притеснителей, евреи попали меж двух огней. С одной стороны, феодалы и феодальные города обвиняли их в том, что они своими деньгами поддерживали и возбуждали восставших крестьян, с другой же стороны крестьяне нападали на них, как на сторонников феодалов и богачей. Вряд ли они оказывали помощь рыцарям, ибо последние были их заклятыми врагами. Одна немецкая пословица того времени гласит: «богатый еврей и бедный рыцарь — плохие друзья». Несомненно, что все были против них. Балтазар
