Сперва казалось, что удачный шаг.
Про Аристарха Кортубина ходили разные слухи (не то, чтобы…). Оправдались худшие из них. Он оказался если не инициатором, то активным участником разоблачительной компании, завершившейся серией арестов и расправ над своими же товарищами. Им двигал личный интерес (точнее, страх). Сроки строительства и запуска комбината срывались. Тому были объективные причины. Элементарно не хватало ресурсов – материальных, человеческих. Стало ясно, что задание партии и правительства не выполнено, обороноспособности страны перед войной нанесен серьезный урон. Жестокое время, когда наказывали не только за то, что сделал, но и что не сделал (пусть даже и не мог). Все равно кто-то должен ответить. За ошибку или даже за преступление перед советской властью. Великий вождь правильно говорил: у каждой ошибки есть имя и фамилия. Аристарх Кортубин отнюдь не жаждал присвоить свои инициалы проблеме под названием КМК. Это случилось позже – и город и комбинат назвали в его честь. Другие же руководители за реальные заслуги преданы забвению. В Кортубинской области, помимо ее центра, имя А. Кортубина носят улицы, музеи, площади, школы. Зато среди местных топонимов «Глайзер» не встречается, «Решов» – понятно, тоже. В областной столице есть улица А. Анютина, лидера поистине героической молодежи предвоенных годов. Его судьба опять же у Аристарха на совести. Кортубин предал всех. И остался один – разочарованный, больной, опустившийся. Его дивор – волшебная маленькая звездочка – погас, а он продолжал жить. По привычке, инерции, из-за страха, запретившего ему помнить. Так он пережил войну и еще пятилетку. Умирал тяжело, уже представлял собой ужасное зрелище – раздутое, вялое тело, мятое лицо как печеная тыква, черные мешки под глазами. Суетливые пальцы поверх одеяла. Опухшие ноги. Исколотые вены. Он лежал в большинстве времени в забытьи в душной, жаркой комнате с плотно задернутыми шторами, и воздух там отравлен какой-то кислой вонью. За окнами шумел город его имени, вставали ряды жилых кварталов, дымили комбинатовские трубы. Умирающему чудилось, что его легкие вдыхают не промышленный чад, а прохладную свежесть, бодрящий вкус раннего утра, кислый аромат синих цветов, влажные испарения от земли, горелый запах пороха после выстрелов. И еще липкий страх, хотя все пока живы – комиссар Солин и другие красногвардейцы в отряде. Хотя бой вот-вот закипит на Шайтан-горе, а с ним взовьется огненным столбиком прежняя жизнь – очистится, и начнется новая, справедливая, честная… Щедрая жертва во имя грядущего счастья – половина отряда. Другая половина должна продолжить борьбу. Странно, после боя на Кортубине не было ни царапины, но он чувствовал, что ранен – глубже и страшнее, чем хуторской мальчишка с простреленной коленкой.
Теперь любой жизни (борца за справедливость или предателя) в теле Аристарха Кортубина пришел конец. Бульк в дырку. Хоронили заслуженного деятеля минувшей эпохи по торжественному церемониалу – вот разве что не в областном мавзолее, но мавзолей в стране только один. Жестокая мысль напоследок – хорошо, что Кортубин умер. Уже на подходе шестидесятые годы – самые счастливые в СССР, но перед этим – развенчание культа личности и прочих издержек, ошибок и преступлений. У Аристарха нашлось бы… А так он умер, и все понимали – это лучше. Что он ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ, дабы вместе с ним не умерла легенда о молодом счастливом городе в южноуральской степи – о дерзком эксперименте, победившем не благодаря, а вопреки. Кортубинская (города, а не конкретного человека) легенда не хуже сказок Пятигорья, потому что люди встали вровень с древним божеством Энгру – сравнялись, выступив творцами. Швах и мав! – тьфу! шах и мат. Каково вам??
****
Максим пробудился поздним утром, когда в окна светил яркий свет. Даже под опущенными веками зрачки ощутили красный жар. Ресницы взлетели, затрепетали и снова опустились. В следующее мгновение мозг послал тревожный сигнал расслабленному телу. Максим широко открыл глаза и узрел то, что сейчас было перед ним – потолок. Самый обыкновенный беленый потолок, такие же стены. Белили давно – в прошлом веке точно. К потолку подвешена простая лампочка – стеклянная колба в черном патроне. Дешево и сердито. И вроде все – без неожиданностей, которые любят в Пятигорье. Но что-то не так. Максим лежал, смотрел, моргал и чувствовал эту нетаковость. Сформулировать мысль сразу не получилось.
С чего начать? Ведь надо же. Однако начало нашей истории постоянно смещается – даже к доисторическим временам. А как хорошо начиналось (как и у маленькой Лиды Чиросвий). С царских палат, соболиных шуб, золотых скипетра и державы, восторга в стиснутой груди или даже с комфортабельного коттеджа начальника исправительно-трудового лагеря №9. Потом что? Степная глухомань, унылый совок, похороны старой бабушки (а кому-то тетки). Лидина родня Чиросвии. Утылва и тылки с тыловками. Первые жители Пятигорья. Сотворение сказочного мира. Широко размахнулись? Ниче, корыльбуньих крыльев хватит!
Максим пытался очертить свою мысль более конкретно. Например, потолок. Ну, что с ним не так? Да, побелка посерела, растрескалась. Бабушку это не волновало. Печальное запустение. И его примета – сетка трещин… Ах, вот оно! в прошлый раз, лежа на синем диване, Максим наблюдал, как слева извивалась трещина – словно подземная нора ворпаней. Но нора внизу, а трещина вверху – в потолке. И она брала начало от черного плафона. А справа отслаивался здоровый кусок штукатурки – хорошо, хоть не над головой, а возле стояка – интересно, когда оный стояк сместился в другой угол комнаты? Чудеса возможны в Пятигорье… Нет, потолок по-прежнему нуждался в ремонте. НО НЕ ТОТ ПОТОЛОК. Вернее, и тот, и этот. Что-нибудь понятно?
Стоило пошевелиться, как заскрипели пружины. Опять-таки они скрипели по-другому – не по-диванному. Наваждение! Максим скосил глаза – он лежал не на синем диване, а на старенькой железной кровати, и скрипели не пружины, а панцирная сетка. Матрац покрыт опрятным байковым одеялом в сине-белую клетку – не голубым покрывалом. Кровать походила на бабылидину, но ясно, что она (кровать?) и комната – другие, чужие. Хотя общая обстановка и самый дух запустения схожи. Здесь даже больше по-спартански. Никаких сервантов, платяных шкафов, трюмо, диванов. Голый деревянный пол и голые стены (у бабы Лиды при жизни были ковер и дорожки). Ну, не совсем голые – на той стене, где дверь, вбиты гвозди, и на гвозди повешена одежда. Стол, табуретки. Единственный образец комфорта – низкое ретро-кресло в стиле минимализма 60-х годов. С деревянными ручками и цветастой обивкой – очевидно, найдено на мусорке и отремонтировано. Да уж, конечно, не царские палаты. Зато свое собственное жилье. Хозяин подтвердит. У бабы Лиды все же приглядней, но в обоих
