настроение. Парень взглянул на пакетик, видимо, ожидая увидеть Библию. Он озадаченно улыбнулся, а я уже направлялась к следующей машине. Если действовать уверенно, так, словно ты здесь и должен быть, то никто не станет задавать лишних вопросов. А потом я села в машину и развернулась. Эдакий одинокий странник. Что это за блондинка?
В кабинете Нормана в «Открытии» время от времени появлялся один очень милый паренек. Он очень удивился, узнав, что я езжу в Бойл-парк и другие подобные места, и уговорил меня взять его с собой. Он был болен и знал, что жить ему осталось недолго.
– Я и одна неплохо справляюсь, – сказала я.
– Но я тоже хочу поехать, – настойчиво возразил парень, поправляя очки, которые стали слишком большими для его исхудавшего лица.
И я согласилась, потому что ему, казалось, было очень одиноко. Мы встретились в парке и, дожидаясь, пока наступит самое оживленное время, обменивались историями о наших любимых дрэг-квин – словно сравнивали коллекции карточек с бейсболистами. Я упомянула одного обожаемого мной дрэг-квин, легенду Литл-Рока. Она была настоящей оторвой, и мне рассказывали, как однажды она гналась за парнем, заклеившим ее косметичку суперклеем прямо перед конкурсом красоты.
– Говорят, она его подковала! – сказала я. – Сняла туфлю и так сильно ударила по лицу, что у него остались отметины, напоминающие следы от гвоздей.
– Ага, – сказал парень.
– Интересно, что стало с тем парнем? – произнесла я.
Мой собеседник снял очки и показал мне небольшие оспины на виске.
– Это был я.
По крайней мере, он мог над собой посмеяться. Ему очень нравилось раздавать наборы, так что я очень удивилась, когда однажды вечером он не явился в Бойл-парк. Я подумала, что у него дела.
На следующий день Норман сказал мне, что наш друг умер. Накануне ночью он подцепил в баре двух здоровенных парней и привел их к себе домой. Они забили его молотком, а потом стали говорить, что применяли самозащиту, ведь «этот гомосексуал» заманил их к себе. Два амбала против худенького милого парня, который хотел меня оберегать. В городе поговаривали: «Что ж, он оказался педиком, а они и не знали. Добрые христиане!» Добрые христиане, ничего не скажешь.
Звонки из больницы святого Иосифа никогда не предвещают ничего хорошо, но, по крайней мере, Эллисон нравится тамошняя еда. Мы с шеф-поваром Джеймсом дружили со школьных лет, и он мог присмотреть за Эллисон. Он усаживал ее за лучший стол и делал все, чтобы она чувствовала себя особенной. Так что я могла возить туда дочь в качестве награды.
Мне сообщили, что к ним поступил новый пациент, но не сказали, что он ни слова не знает по-английски. Энджел был симпатичным парнем, который, добираясь в Хот-Спрингс из Мехико, чем только не занимался. В период с ноября по апрель у нас в городе можно было устроиться на ипподром или на посадку деревьев, где Энджел подрабатывал.
У него обнаружили СПИД, но не могли объяснить ему диагноз. Его поместили в огромный изолятор. Выглядел он так, словно готов был кого-нибудь убить – настолько был напуган. Из больницы я поехала прямиком на ипподром, чтобы спросить у своего друга Боба Холтуса, нет ли у него конюха, который говорит по-испански. Боб был лучшим тренером всех времен, и я знала, что у него непременно найдется нужный человек. Боб ткнул пальцем в одного из работников, потом указал на меня и сказал ему:
– Поезжай.
Вернувшись в больницу святого Иосифа, мы всё растолковали Энджелу. Казалось, переводчик расстроился сильнее, чем сам больной. Он передал мне, что больше всего Энджел опасается депортации.
Через некоторое время я перевезла Энджела из больницы в небольшую гостиницу, где жили еще с дюжину других мужчин. Это место с единственным туалетом в конце коридора, казалось, не ремонтировалось с 30-х годов. Гостиница была приспособлена только для проживания мужчин – ведь раньше женщинам не полагалось путешествовать, а если это и происходило, то с такими дамами никто не желал иметь дело. В результате в этой гостинице у меня появилось еще двое подопечных: Карлос и Антонио.
Энджела приходилось буквально отлавливать – он постоянно от меня убегал. Как только он оказывался в опасности, инстинкт заставлял его бежать. Машины у него не было, так что он просто ходил пешком. Я могла ехать за рулем и заметить бредущего мимо пьяного Энджела. Замедлившись, я понимала, что ему нехорошо. Всякий раз, когда я подбирала Энджела на дороге, мне приходилось мчаться в больницу, и, пока мы с ним ждали врача в приемном покое, он во весь голос распевал мне любовные песни на испанском. Его приводили в палату, но к тому времени, как я оказывалась дома, Энджел из больницы уходил опять. А потом через переводчика обвинял меня в том, что я оставила его одного.
Как-то раз я забрала его одежду к себе домой, чтобы он не смог так просто сбежать из больницы. Я хотела постирать все его вещи и мечтала о том, чтобы Энджел наконец прошел полный курс антибиотиков. Конечно же, мне довольно скоро позвонили.
– Это вы увезли Энджела домой?
Я посмотрела на сумку, в которой были аккуратно сложены его вещи.
– Нет.
– Что ж, в палате его нет. Как и капельницы.
– О боже, – сказала я. – Ладно, я найду его.
Я поехала в гостиницу. Энджел был там. Он лежал в больничной сорочке под пустой капельницей, болтающейся на гвозде над кроватью.
– А ты, оказывается, ловчее, чем Гудини, – сказала я. – Только ты Нудини.
Энджел пристально посмотрел на меня.
– Loco[50], – сказала я.
И он улыбнулся. Я его просто обожала.
Довольно скоро Энджел вновь оказался в больнице. На этот раз с системным герпесом: все его тело покрылось болезненными волдырями. Когда я приехала проведать Энджела в больнице святого Иосифа, надо было подписать какие-то бумаги. Для этого нужен был свидетель, и Бог послал нам нового проповедника из методистской церкви. Он с важным видом расхаживал по больничным коридорам, выпячивая грудь. Этот напыщенный гусь меня ненавидел. И я не сама это придумала. Один знакомый рассказал, как меня обсуждали на заседании клуба «Ротари».
– Боже, новый священник совершенно точно тебя ненавидит, – сказал он мне.
И вот у меня появился шанс.
– О, как хорошо, что вы здесь, – сказала я. – Не могли бы вы мне помочь?
Священник нахмурился.
– Просто зайдите в палату. Мне нужен свидетель.
– А медсестра вам не подойдет? – спросил он, явно питая непреодолимое отвращение к Энджелу и его болячкам.
– Нет-нет, нам нужен такой важный человек, как вы. Мы займем у вас буквально секунду. Вам нужно расписаться в знак того, что вы присутствовали при подписании документов. Обещаю, вам не придется ни к кому прикасаться, просто встаньте вот здесь, у кровати.
Я немного помолчала: вот он, тот самый момент!
– Мм, а ручки у вас не найдется?
У священника с собой была ручка фирмы «Монблан». Это была его гордость! Он носил ее в кармашке так, что ее трудно было не заметить. Думаю, он держал ручку при себе на случай, если кто-то захочет выписать ему чек.
– О, – сказала я, показав рукой на блестевший в свете больничных ламп черно-золотой колпачок.
Священник тут же прикрыл его ладонью.
– А у них там ручек нет? – спросил он, кивнув в сторону сестринского поста.
Я недоумевающе посмотрела на священника. Зачем нам просить у медсестер, если ручку может одолжить нам проповедник? Немного помявшись, он наконец протянул мне свое сокровище. Думаю, ему было не по себе уже от того, что к ней прикоснусь я.
Я, в свою очередь, протянула ручку Энджелу.
– Вот, Энджел, поставь подпись вот здесь.
Проповедник в ужасе наблюдал, как этот прокаженный берет его драгоценную ручку. Тем не менее он взял ее обратно, хотя по его лицу было видно, что делает он это с большой неохотой. Было очевидно,
